«Иди играть с мальчиками, Адонька, нехорошо слушать и повторять то, что говорят взрослые».
В кармане у Бреднева неожиданно играют часы, он достает их и долго жмет на кнопки, а звон все не хочет умолкать, такой резкий, тягучий и прерывистый.
Резко встряхнув головой, Ада Эрнестовна заставила себя открыть глаза – на столе вовсю трещал-заливался телефон. Еще не до конца очнувшись, она поднесла трубку к уху и, услышав голос старшего брата, обрадовалась:
– Петя, ты? Когда же ты приехал? Я думала, ты пробудешь в Москве до двадцатого.
– Ты что, решила теперь и ночевать у себя в институте? – поинтересовался он. – Одевайся, минут через двадцать я подъеду.
Спустившись, Ада Эрнестовна отдала вахтеру ключ от лаборатории и вышла на крыльцо института. Вдыхая всей грудью чистый морозный воздух, она ждала брата и, закрыв глаза, пыталась мысленно восстановить подробности сна, что приснился ей сейчас в лаборатории. Шуршание колес затормозившей «волги» не сразу заставило ее очнуться.
– Устала? Смотрю, ты уже спишь, – с укором заметил Петр Эрнестович, открывая дверцу машины.
– Петька! – радостно чмокнув брата в щеку, Ада Эрнестовна нетерпеливо спросила: – Ну, какие новости?
Он подождал, пока она заберется в машину, проверил дверцу, пристегнул сестру к сидению ремнем безопасности и только потом ответил:
– Институт предложили возглавить мне.
Хорошо, что она была уже пристегнута, иначе, по-детски подпрыгнув от радости, пробила бы головой потолок салона машины.
– Конечно, так и должно было быть, кому же еще!
– Ну, претендентов на это место достаточно.
– Что значит достаточно? Ни у кого нет такого опыта, как у тебя! А сколько раз, когда ваш директор болел или уезжал, ты официально выполнял его обязанности? К тому же, твое избрание членом-корреспондентом утверждено, и Сурен Вартанович тебя всегда и во всем поддержит.
– Разумеется, – тон его был суховат, но Ада Эрнестовна не обратила на это внимания.
– Знаешь, Петя, – мечтательно сказала она, глядя в окно, за которым кружились и падали с неба крупные снежинки, – я сейчас задремала в лаборатории, и мне приснилось, что мы с тобой опять маленькие, играем в снежки. И папа с тетей Надей там были. Мне приснились такие интересные подробности – раньше я этого не помнила.
– Скоро вообще на ходу будешь засыпать. Нормальные люди по ночам дома спят, а не в институте просиживают.
Ада Эрнестовна сама не поняла, что ее задело – иронический ли тон брата, его нежелание поддержать разговор о годах детства или то, что он упорно продолжал смотреть прямо перед собой, хотя они стояли у светофора, и можно, кажется, было бы повернуть голову в ее сторону.
– А куда мне спешить, дома меня никто не ждет, – с ребяческим вызовом в голосе проговорила она. На это Петр Эрнестович спокойно возразил:
– Переехать в отдельную квартиру было твоей собственной инициативой, Адонька, из родного дома тебя никто не гнал.
Именно это он говорил сестре, всякий раз, когда она начинала жаловаться на свое одиночество. Крыть тут было нечем – все правильно. Ада Эрнестовна вздохнула – протяжно, как и полагается обиженному судьбой человеку, – а потом откинулась на спинку сидения и умолкла.
…Давным-давно, институт, где работала Ада Эрнестовна, начал строить кооперативный дом, и все сотрудники бросились вступать в жилищный кооператив. Поддавшись общему порыву, она тогда тоже сделала первый взнос, хотя жилплощадь была ей абсолютно не нужна, потому что покидать свою квартиру на Литовском проспекте у нее и в мыслях не лежало. Но не оставаться же в дураках – все подали, ну и почему ей не подать?
