По главной улице мы шли, кажется, дольше всего – нескончаемо длинная, по-утреннему безлюдная, с множеством только-только открывающихся лавочек она выглядела почти сказочно и навевала это странное ощущение единения, когда в некогда шумном месте остаются меньше десятка человек и становятся друг для друга настоящими людьми, а не безликими манекенам в толпе.
Главная улица упиралась в площадь, и прямо перед нами выросло около полудюжины внушительных зданий. То, что оказалось нашей целью, было высоким и плоским, без единого объёмного украшения, по форме стремившимся к необъёмному квадрату. Сверху смотрели с десяток простых высоких окон, а под простым навесом над крыльцом прятались двери.
– Нам туда? – поинтересовалась я, кивая на здание.
– Туда, – мрачно вздохнул Джон и зашагал к дверям. Мы пересекли площадь, поднялись по ступенькам и остановились перед дверьми. Парень медлил: оглядывался, что-то искал в карманах, порывался что-то сказать, но молчал.
– Заходим? – неуверенно предположила я, берясь за ручку двери.
– Да, да, сейчас, – рассеянно отозвался он, не сводя взгляда с чего-то на другой стороне площади.
– Что-то случилось?
– Пока нет, но может, – туманно отозвался, переходя на другую сторону крыльца.
– Скажи, что, – предложила я, опираясь локтями на перила.
– Ещё непонятно. Но у меня должна была быть одна вещь…
– Ты её потерял по пути? Или забыл в Штабе? – я представила масштаб проблемы. Возвращаться мы уже не будем, естественно. Теперь либо все планы сорвутся, либо нас просто отругают.
– Может, у меня её вообще не было, может, украли…
– Как её могли украсть?
– Есть способы, – он развернул ладонь и протянул мне бумажку с бегло написанным трехзначным числом. – Ценник от одежды. У тебя в кармане только что лежал.
Я, ошеломлённо глянув на его руку, забрала бумажку и засунула обратно в карман брюк. Действительно, лежал. Ни малейшего понятия, как он это сделал.
– Ну, мы можем сказать, что она потерялась по пути. Типа долго шли, устали, не заметили и так далее. А тащиться в такую даль пешком, между прочим, они нас заставили, так что сами виноваты. Сами пусть и ищут. А что это было-то?
– Какая-то ручка или вроде такого… Что-то из твоих вещей.
Я вопросительно подняла брови.
– Зачем она тебе?
– Скорее тебе. Определение предрасположенности – очень болезненная штука, поэтому почти всегда берут какие-нибудь вещи, которые очень дороги хозяину и… как бы это… впитали его душу? Типа такого.
Надо же. Впитали душу. Но на самом деле так и есть. Ручка, о которой он говорил, изначально была самой обычной письменной принадлежностью в пластмассовом корпусе, но стала волшебной после того, как я трижды потеряла её навсегда и трижды она ко мне вернулась. С тех пор я берегла её как зеницу ока, заботливо заматывала скотчем и меняла стержни. В школу я её брала редко, только когда происходило что-нибудь важное или мне нужна была удача. Вчера (или позавчера?) я собиралась исправлять оценку по географии, удача была жизненно необходима. А теперь она совсем потерялась. Закономерно она, конечно, должна была вернуться, но в этом мире магия ручки просто не сможет перебить местную магию и её не хватит, чтобы разорвать связи в вещах и мыслях и заставить судьбу вернуть её мне.
– Чего молчишь? – неловко спросил он.
– Осознаю потерю. Это была не просто ручка.
– Это была как часть тебя. Я знаю, у меня такое было. Зато теперь ты знаешь, что она и правда волшебная.
