– Вижу, не слепой.
– А зачем она мне, скажи?
– Зачем? – переспросил Арбузный мальчик.
– Да затем, что бледные крокодайлы народятся из косточек, а я их палкой этой на тот свет… Потому как злющие они, спасу нет.
Мало что понял мальчик из дурацкого рассказа старика, решил уточнить:
– Так что же мне делать-то? Я арбуза хочу.
– Хотеть не вредно, да воровать нельзя. Много чего нельзя, а воровать особенно. Не носил бы ты эти арбузы домой, горе от них будет…
Не послушался Арбузный мальчик мудрого деда Пандалло, приволок домой мешок. А среди ночи проснулся – кровища вокруг: и маменька с тятенькой, и братик с сестричкой мертвые лежат, народившимися крокодайльчиками укушенные. Рядом, на полу – арбузные корки да гора косточек. Открывается дверь, Пандалло на пороге.
– Предупреждал я тебя, – говорит он, – не носи домой бледных крокодайлов академика Брумеля, ибо зло в самих косточках. Кто проглотит, того крокодайльчик изнутри сожрет, а кто выплюнет – того снаружи. Видишь, эка…
– Вижу, – развел руками Славка Колбешкин. – Только в толк не возьму, почему я выжил.
– Мал еще потому как, – дед крякнул и уселся за родительский стол набивать махрой усманской «козью ногу». – Невдомек тебе еще, что все одно сожрут, не сегодня, так завтра.
Обиделся Арбузный мальчик, схватил ручонками своими палицу сторожью (откуда только силы взялись!?) и со всей дури саданул ей по седой голове дедушки Пандалло; так голова по хате и покатилась, а в мертвых глазах – недоумение.
Отфутболив подальше от себя Пандаллову голову, Арбузный мальчик сделал три шага к зеленой настольной лампе, облепленной мотыльковой живностью, и с нечеловеческой грустью в дрожащем голосе произнес:
– Трудно быть маленьким.
Эти слова потом так и записали.
– Где записали? – не понял Славка.
– Да на могилке его, – Маша Умнова отмахнулась от назойливого комара.
(… И воздуха хватило ей ровно на десять минут…)
* * *
Славка Колбешкин сглотнул набежавшую слюну и больно ударился лбом о внезапно возникший перед ним навесной рукомойник.
– Citrullus proklatus! – завопил Фри, потирая шишку на лбу. – Мы с тобой три часа не виделись, а ты сразу драться… Друг называется!
– Я же не специально; думал, что рукомойник, – Славка приобнял немца и чмокнул его в щеку.
– Телячьи нежности, – фыркнула Трусиха, юркнув в открытую настежь детсадовскую дверь столовки, откуда вкусно пахло гречневой кашей и клубничным компотом. Умнова с Пестиком последовали за ней.
Трусиха обернулась:
– А плохо быть птичкой…
– Почему? – спросила Маша.
– Захочешь поцеловать маму и уклюнешь ее.
Неожиданно в столовой все стихло. Славка даже услышал, как одинокая муха бьется в окно, а за стеклом тикают круглые детсадовские часы. Возможно, он даже услышал, как минутная и часовая стрелки соединились друг с другом, замерев в приветственном экстазе на цифре 8. Из столовой вышла тетя Ариадна, Ариадна Сергеевна Спасская, старшая воспитательница, чью миловидность не испортили богатый жизненный опыт и невероятный рабочий стаж. За ее спиной возвышалась повариха Зинка Щепкина, 30-летняя вдова с бицепсами Геркулеса и цепким взглядом мисс Марпл, взглядом, от которого не ускользает ничто. Детвора ее справедливо побаивалась, а за глаза так и называла – «Зинка Геркулес». Кто и когда дал ей это прозвище, найдя в нем удачное сочетание щепкинской природной мощи и кулинарного призвания, – об этом история умалчивала.
