– Так сколько же я получу? – спросил Дон. – Пока не будет аванса, я даже не буду о деле говорить.
Доусон недовольно уставился в запыленное ветровое стекло автомобиля, обтер свой потный лоб носовым платком, немного поколебался, затем полез в карман и протянул Дону две банкноты по сто долларов.
– А когда остальные? – спросил тот.
– Пока это. Тебе же известно, как спрут тяжело расстается с деньгами.
Дон засунул деньги в карман. – Подумаю, стоит ли ввязываться в это, как ты говоришь, пустяковое дело, – сказал он с отвращением.
– Работай, – сказал Доусон. – Я возвращаюсь домой и буду тебя ждать. Не притащи хвост ко мне…
– Кто бы говорил, – усмехнулся Дон…
В приемной комиссариата полиции толпились репортеры. Вооруженные блокнотами, диктофонами, авторучками и фотоаппаратами, они наседали на заслон у двери к шефу полиции.
Два дюжих полицейских, широко расставив ноги, были неприступны и молчаливы.
– Правда, что у него была настоящая фабрика? – постоянно спрашивал толстяк в роговых очках.
– Какая у него сумма в банке? – толкался другой в сигаретой в зубах.
– Он из эмигрантов? – допытывалась белокурая девушка.
И хотя на все вопросы не было ответов, репортеры, оттесняемые коллегами, поминутно что-то записывали и пробирались к двери снова, чтобы задать новые вопросы.
В кабинете, осаждаемом репортерами, сидел шеф полиции – Томпсон и кричал по телефону:
– Я протестую! Мои люди охотились за ним полгода и чтобы так просто вам передать… Что?! Он, по крайней мере, заслуживает десяток лет каторги! Что?! Фабрика под охраной моих людей и я их не сниму! Мне не славы! Это священный долг каждого! А тем более мой перед уходом на пенсию! Я сам его арестовывал и это великая честь для него, черт побери! Что?! Я буду жаловаться самому…
В приемную шефа полиции стремительно вошел тонкий и высокий мужчина в длинном кожаном плаще. Его сопровождал атлетически сложенный детина в штатском костюме.
Репортеры бросились к ним с градом вопросов:
– Сколько миллионов у него?
– Женат он? Дети есть?
– Какие ценные бумаги еще фабриковались?
– Умоляю, у меня семья, один всего вопрос – он из Одессы?
– Господа, господа, прошу дать дорогу, – прокладывал себе путь в толпе репортеров, выдерживая целый залп фотовспышек, представитель власти, со своим спутником. – Мне ничего не известно, господа, разрешите пройти, разрешите… – отодвигал он локтями назойливых представителей прессы.
Прибывшим с трудом удалось пробиться к входу и они, с помощью других полицейских, исчезли за дверью кабинета шефа полиции.
Не прошло и двух минут, как дверь отворилась и, с сигарой в руке, появился шеф полиции.
Репортеры надвинулись на него с градом вопросом, освещая его бликами фотовспышек.
– Прошу тишины! Представителей прессы! – взвизгнул комиссар полиции. – Сенсации не будет, господа!
Гул недовольства, прокатился среди газетчиков и представителей радио.
Полицейский шеф поднял руку с сигарой, сделал паузу, обводя всех глазами и ожидая тишины, а затем выкрикнул:
– Арестованный Ранский… – повторил, так как шум все еще не улегся, – арестованный Ранский… покончил жизнь самоубийством!
Возгласы ошеломленности вырвался у многих присутствующих.
– Ранский принял яд в тюремной камере! – петушиным голосом уточнил полицейский комиссар. – И пресс-конференции не будет! Я дал вам последнее интервью, господа, по этому делу.
Репортеры зашумели пуще прежнего.
– Как?! Позвольте?!
