Учитель в те годы был не просто учитель. Приходилось выступать пропагандистом, агитатором, культпросветчиком, избачом, селькором. И я бился за правду, наживал врагов, воевал с бандитами, хапугами, бюрократами, дураками, писал в Сибири, а позже на Урале, в Подмосковье, на Украине – всюду, где довелось работать и жить. Печатал корреспонденции, зарисовки, заметки, рассказы, очерки, педагогические статьи, и они публиковались (как-то я подсчитал) в 73-х советских изданиях.
А записи бесед с крестьянами о литературе долго держал при себе, не давал в печать. Первым, кто узнал о них, был начинавший в ту пору, а ныне известный сибирский писатель А. Л. Коптелов. Сошлись мы на селькоровском поприще, я раскрыл ему свой замысел, и он попросил несколько отрывков для бийской «Звезды Алтая», где работал секретарем. Весной 1927 года в трех номерах этой газеты мои записки и увидели свет. А осенью попали и в толстый журнал «Сибирские огни».
Я и предполагать не мог, какую бучу это поднимет, какие разойдутся круги. Никак не ждал, что откликнется А. М. Горький. А он, прочитав крестьянские отзывы о романе В. Я. Зазубрина, написал ему (из Сорренто, 17 мая 1928 года):
«Пошлите мне Вашу книгу „Два мира“, интереснейшую беседу слушателей о ней читал, захлебываясь от удовольствия…»
И позже, в предисловии к роману, А.М.Горький писал:
«Эта книга вся была прочтена в Сибири… Суждения, собранные о ней, стенографически записаны и опубликованы в журнале „Сибирские огни“. Это весьма ценные суждения, это подлинный „глас народа“. И это было бы в высшей степени полезно напечатать эту стенограмму как послесловие к ней, как эхо, мощно отозвавшееся на голос автора».
Зазубрин тогда же сообщил мне о горьковских словах (в печати они появились позднее), и надо ли говорить, как они ободрили меня. Я продолжал работу, решился готовить целую книгу, придумал для нее название – «Крестьяне о писателях», но тут выяснилось, что есть у моего опыта и противники. Крикливые и тихие, мелкие и покрупней, очень безграмотные и не очень.
С невеждами было легче. Явился, скажем, в коммуну «Майское утро» некто Нахлупин, инструктор райисполкома, бывший портной из села Каркавина.
– Я уполномочен чистить библиотеки в районе. Показывай, что тут у тебя есть!
Пришлось мне снова спасать серышевскую библиотеку. Ревизор прослышал, что она «поповская», и настроен был круто. Попали ему на глаза сочинения «графа Л. Н. Толстого» – в белых обложках, усеянных крапушками.
– Это что?! – ткнул он пальцем. – Нам графья шею переели. Сжечь! А это кто?! Посмотрим. Тур—ге-нёв. «Дворянское гнездо». Про помещиков? В печку!
Меня он не слушал.
– «Собор Парижской богоматери»… Ловок ты, Топоров!
– Гюго написал. Великий французский писатель.
– Ясно! Нам свои попы глаза заслонили, а ты еще и французских суешь в библиотеку. Сжечь!
На пол легли почти все классики.
– Хорошо, сожгу, – кивнул я, понимая, что спорить с ним бессмысленно.
Ночью школьники помогли мне снести на чердак обреченные книги, а утром я умчался в Барнаул с жалобой в АПО (агитационно-пропагандистский отдел губкома). И ретивого «чистильщика» библиотек самого вычистили с его поста. Но это случай явный, простой, а были и посложней.
Я не сразу разобрался в борьбе, которая шла тогда между талантливыми писателями и нашумевшей в Сибири группой «Настоящее». Читатели, особенно молодые, вряд ли и помнят о ней, между тем это были весьма шустрые леваки, провозгласившие диковатый лозунг:
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
