– Ну извини, – пролепетал он. – Одевайся, матушка уже вовсю трубит на кухне. Какая ж ты соня.
И, перед тем как выйти, он положил фотографии на тумбочку, стоящую возле двери.
Алёна закрыла лицо руками и вдруг рассмеялась.
Какая нелепица!
Спрыгнув с кровати, она первым делом подошла к тумбочке, чтобы взглянуть на фотографии. На одной она лежала, закинув руки над головой, на правом боку. Волосы ее были разбросаны на подушках и лице, а рот был слегка приоткрыт. Алёна прикусила губу, вслух выругавшись. Подлость – с его стороны, стыд – с ее.
– Как же хорошо, – прошептала Алёна, – что я не разговариваю во сне.
Тогда бы она лучше отрезала себе руку, чем еще хоть раз посмотрела ему в глаза.
***
Одевшись в черные домашние шорты, которые Алёна носила только летом, приезжая к Валентине Ивановне, и широкую белую футболку, Алёна заплела тугую косу перед зеркалом, неосознанно кривляясь и позируя. Когда ее воображение уносилось намного дальше реальности и касалось чего-то запредельного, чудесного, она впадала в оцепенение и могла находиться в таком состоянии сравнительно долго.
Сегодня было иначе.
Теперь она рассматривала свое отражение более придирчиво, иногда критически качая головой и цокая. Дух Федора, его голос, смех, все его существо еще, казалось, витало в воздухе, вокруг нее и выводило ее из себя. Ей нужно было выходить из комнаты, но она не могла: коленки дрожали, как осиновые листы, и как ими передвигать?!
Когда же она осмелилась и вышла, в нос ей ударил запах свежей выпечки и душистых трав. Постепенно доносились и голоса из кухни…
– … А где ж ты его нашел, сынок?
– На чердаке, матушка, где ж еще. Стой, вот здесь пригорит сейчас…
– Какой внимательный, – и грудной смех.
Алёна заглянула на кухню, и первым ее заметил Федор: на шее его висел все тот же полароид. Жуя мяту и сверля глазами Алёну, он говорил:
– А вот и ваша Соня проснулась, матушка. И кого же вы себе в помощницы нарекли? Она же все дела проспит.
Валентина Ивановна шлепнула его кухонным полотенцем и оставила на плече отпечаток мухи.
– Не слушай его, детка! – Добродушно обратилась она к Алёне и кивком пригласила ее сесть. – Сейчас позавтракаем быстренько, и в путь. Я блины испекла. Федя, достань варенье из погреба, я забыла.
Погреб, в котором женщина хранила все консервы, находился тут же, на кухне, стоило только открыть в полу дверь и спуститься в эту холодную пещерку. Когда Фёдор исчез в бездне, Валентина Ивановна принялась раскладывать по тарелках пышные, усыпанные дырочками, блины по тарелкам и посыпать их сахаром.
– Не выспалась, Алён? – Озабоченно спросила она, усаживаясь рядом.
– Выспалась, конечно, – она попыталась улыбнуться, хотя и не знала, какими черными были круги под ее глазами.
– А погуляла как?
– Прекрасно.
– Фёдор вчера тоже в клуб ходил. Вы виделись?
Алёна кивнула, с трудом жуя блины и запивая их сладким травяным чаем.
Через минуту показался Фёдор с пыльной банкой бурого цвета.
– Не знаю, вроде, яблочное. Пойдет?
Валентина Ивановна прищурилась и подалась вперед, разглядывая банку, а затем махнула рукой.
– Грушевое. Ставь, конечно. Все пойдет.
Они открыли банку, выпуская приторный терпкий запах на волю, раздражая обоняние и аппетит.
– Будешь? – Спросила Валентина сына.
Тот тряхнул головой.
– Рано еще есть: солнце само только встало. Надолго вы на базар?
– Как все продадим. Скорее, до обеда.
– Обед-то он разный бывает, – Фёдор достал ложку и, макнув ее в банку, облизнул вязкую жидкость, – сладкое, жуть! – Состроив гримасу, он положил ложку в раковину.
