Думаю, в мире есть такое особое гетто, и оно называется «Бывшие друзья Трушовой». Великая комбинаторша… У каждого есть такое гетто.
Я потеряла подругу и не знала, как жить дальше, не знала, как писать стихи дальше. До инцидентов со сватовством и шантажом меня навещали и Олег, и Козлова, и другие персонажи из литобъединения. А теперь я, уже подсаженная на иглу творчества и восхищения, ходила кругами по квартире в ломке и нелюбви к себе. Всё пропало, всё пропало! Я себя не просто не любила – ненавидела. Это была не депрессия. Просто я не знала, что делать дальше, а жить без цели не умела.
Однажды в поисках моих новых стихов мне позвонили из «Бийского рабочего». Я что-то небрежно собрала, сунула в конверт и отнесла на почту.
Стихи напечатали. И неожиданно наша соседка со второго этажа Татьяна Леонидовна зашла к нам «за солью» (все же бесконечно ходят друг к другу за солью) и сказала:
– А ты у нас, оказывается, стишки пописываешь! Приходи кофейку попить…
«Стишки пописываешь» мне жутко не понравилось, но до этого момента я ни разу не пила кофе, и меня не так уж часто звали в гости.
Татьяна Леонидовна была детским невропатологом, а её муж – анестезиологом.
Супружеская пара бездетных врачей. Муж часто дежурил и часто ездил к отцу в деревню. Татьяне Леонидовне часто было скучно. Она любила читать хорошую литературу, попивать кофеёк с конфетами, которые ей дарили благодарные пациенты, шмотничать и сплетничать. Мы подружились, потому что поболтать со мною было интересно. Мы могли говорить обо всём на свете, и я знала, что она не сольёт меня маме, и я не солью её никому. А ещё у Татьяны Леонидовны был видеомагнитофон. Она покупала фильмы или брала на обмен. Так что часто наши посиделки перерастали в посмотрелки.
Отец к тому времени перешёл все сплошные черты, и часто с ним невозможно было находиться в квартире. Поэтому я убегала к Татьяне Леонидовне, чтобы «подышать». У неё я была счастлива. Много ли надо нищей девочке с ДЦП…
Публикация в газете познакомила меня ещё с одним персонажем. Однажды в нашу дверь позвонили, за ней стояли два парня с камерой. Одного из них звали «журналист Женя Осколков», а другого – «безымянный оператор».
Осколков учился в Барнауле в АЛТГу на факультете журналистики. Сам он был бийчанин, и, конечно, ему нужен был сюжет для практики. Какой же может быть сюжет в провинции круче меня: инвалид, который пишет стихи, да ещё и разговаривает!
И Бийск узнал меня. И сделалась Таня Трушова звездой. И увидел Бог (о котором я толком ещё не знала), что это хорошо весьма.
С Осколковым мы подружились. Я общительная – это мой второй смертный грех. Женя мне приносил продвинутые «барнаульские книги» – Бродского, Довлатова, Набокова.
Он жил с мамой и восемью кошками. Часто приходил. Мы разговаривали, и я влюбилась. Трудно не воспылать страстью к ровеснику, который читает умные книжки и умеет смешить. Я снова начала писать стихи. Про любоff.
Пока мать с сестрой не решили изменить мою жизнь.
Мама вышла на пенсию в пятьдесят лет. Тогда приняли указ: родители детей-инвалидов имеют право выходить на пенсию раньше. Кинотеатр «Алтай» – мамину работу – начали растаскивать на куски, организовывать видеосалоны, киоски. Прежний трудовой коллектив был новым хозяевам как кость в горле, и маму уволили как почётную пенсионерку.
Поэтому мама заявила:
– Ты должна возобновить учёбу в пединституте. Теперь у меня есть время – будем ходить туда.
