36. И опять возникает этот вопрос – о постижении ноумена, и опять нет ясного ответа. И, увы, но я вынужден провести существеннейшую корректировку всего, что говорилось до настоящего момента и изменить значение термина «умопостижение». Это, несомненно, создаст определенные трудности в целостном восприятии текста и вместе с тем я не вижу другого адекватного пути для настоящего рассуждения. Итак, под умопостижением следует понимать все же постижение скорее ноумена, чем феноумена, – на чем я настаивал вначале. Постижение же ноумена тождественно построению утопии.
37. Следует отметить и подчеркнуть общую утопическую тенденцию в философии, тенденцию, проистекающую как раз от доминирования идеи над материей в феноумене. Разум закрепляет это доминирование, ища некую идеальную реальность. Эта утопическая тенденция не является ложной, и утопия является вполне законным философским жанром. Правда, могут спросить – как возможны истинные суждения относительно идеальной реальности? Если философ рассуждает о государстве, то мы можем сверить его суждения с практикой государственной жизни, но если он рассуждает об идеальном государстве, то с чем нам сверяться? Однако, рассуждения об идеальном никогда не могут вестись без реальности, берущейся в качестве точки отсчета, – в этом смысле весьма характерно, что самую подробную анатомию мира Капитала представил такой несомненный утопист как Маркс. Он хочет видеть мир, в котором Капитал теряет свою власть над человеком, – и в результате воссоздает мир Капитала во всей его многолико-всемогущей чудовищности. Так что я могу высказать предположение, что идеальность философских устремлений даже помогает философу в препарировании наличной феноуменальной реальности – философ бунтует, видя, что базовая установка разума – сделать мир лучше – вовсе не делает мир лучше, и этот бунт помогает ему лучше разглядеть неудовлетворительную реальность. А что реальность, в целом, неудовлетворительна – с этим ведь трудно спорить. Так что утопичность, как тенденция философского мышления, оправдана. Можно еще сказать и так, что утопическую тенденцию в философии следует считать законной, не возводя ее в закон.
38. Как же хочется посчитать, что вопрос о постижении ноумена, пусть и при ссылке на некоторую неясность, решен, и пойти дальше. Но что-то не пускает. Слишком уж неясная какая-то неясность. И, кажется, что именно рассуждение об утопии должно прояснить этот вопрос. Каков механизм построения утопии? И, пожалуй, еще раньше полезно вспомнить, что, собственно, означает слово «утопия». Утопия – место, которого нет. Как же построить место, которого нет? Его надо выдумать, то есть строит его исключительно ум. Вот и получается умопостижение в чистом виде, или, даже, точнее, какое-то умостроение или умопостижение в процессе умостроения – когда ум строит, постигая или постигает, строя. Но ведь совсем недавно подобного рода механизм строительства теории был назван пустозрением – ведь Демокрит тоже, можно сказать, создал утопическую атомистику, и на этом самом основании она была названа ненаучной. Почему же тогда утопическое философское мышление было названо законным?
39. Проблема – в сосуществовании идеи и материи в феноумене, в двойственности, которой в природе нет – в силу отсутствия в ней идей. Когда Демокрит рассуждает об атоме-идее, то, конечно, он рассуждает о чем-то пустом, потому что атом – это не идея. А вот когда Платон рассуждает об идеальном государстве (то есть государстве, как его непосредственно усматривает разум, а не так как оно строится людьми в реальности), или когда Кант говорит о категорическом императиве, который действует совершенно вне зависимости от реального поведения людей, но просто в силу того, что его предписывает разум – то здесь ситуация другая. Мы не можем считать предписания разума ложными только в силу того, что реальность от них уклоняется – хотя бы уже потому, что реальность всегда от них уклоняется, порождая необычный вопрос – чью ущербность доказывает это отклонение: реальности или ума? С точки зрения ума именно реальность оказывается ущербной; зримая глазу реальность оказывается недостойной реальности, создаваемой исключительно в уме. Вместе с тем, если бы разум был занят только постижением феноуменов, то есть результатов деятельности человека, тогда, очевидно, предписания разума, входящие в противоречие с реальностью, должны были бы считаться ложными. Выходит, философия все же отчасти (и даже в очень важной своей части) занята и постижением ноуменов, а точнее все же следует говорить, что философ-утопист занят постижением взаимосвязи ноумена и феноумена – сравнивая чистые предписания разума с налипшей на них грязью практического воплощения
