– Тебе бы родиться поэтом, а не священником, – пожелал Пигафетта, глядя на поседевшие волосы друга, глубокие впадины глаз, острый тонкий нос.
– Молодость осталась там… – монах поднял худую длань к океану, костлявые пальцы привычно сложились для благословения, – вместе с зубами…
Его тонкие губы растянулись в усмешке.
Уставший океан затих. Темная вода заполнила все вокруг, слилась с небом. По выплывавшим из моря слабо мерцающим звездам угадывалась зыбкая граница земной стихии и царства ангелов. Если пристально смотреть на нее, замечалось слабое движение, словно кто-то спускался и поднимался по лестнице Иакова с крохотными свечками в руках.
– Я не мог предположить, что все так обернется, – продолжил Антоний. – Очень давно сеньор Магеллан подарил мне раковину. Я унес ее в монастырь вместе с веточкой красных кораллов, лежавших у него на камине. По ночам, когда становилось особенно грустно, когда звон колокола напоминал о могилах, раковина возвращала меня к жизни. В ней шумело море, оно звало меня. И я пошел. Но здесь я никому не нужен. Матросы смеются надо мной, туземцы забывают о Господе, как только корабли покидают острова. Даже ты иногда не желаешь разговаривать со мной. На земле я бы сделал больше добра, заслужил лучшую долю. Где царство Христа на островах, о котором мечтал капитан-генерал? Где он сам и его друзья? Их плоть съели дикари, а кости лежат не погребенными.
– Ты сам не пытался задержать корабли на Себу, спасти Серрана, – напомнил ломбардиец.
Монах прочитал:
«Кто обрекает своих друзей в добычу, у детей того истают глаза,
Но как быть человеку правым пред Богом; как быть чистым, рожденным женщиною?
Даже луна несветла, и звезды нечисты пред очами Его.
Еще меньше человек, который есть червь, и сын человеческий, который есть моль»
(Иов. 17, 5; 25, 4–6).
– Человек есть моль, – повторил Пигафетта, откидывая голову на бушприт и увязая взглядом в звездах. – Подует ветер – и унесет его неведомо куда; пролетит над свечой – сгорит. Красиво сказано. У тебя особый дар памяти, Антоний.
– Я не заучивал, многое само запало в душу и выходит на свет.
– Я тоже хочу написать книгу обо всем виденном и пережитом, – мечтательно произнес летописец.
– Прекрасная мысль, – похвалил приятель, – ты прославишь нас в веках.
– Посмотри на звезды, они лежат островами, – заметил Пигафетта туманности над головой. – Почему же у каждой свой путь?
– Господь руководит их движением, – провожая взглядом росчерки звездопада, пояснил Антоний. – Вот и мы несемся по жизни, сгорая, – кто звездой, кто молью.
Они молча смотрели на звезды, старались успеть загадать желания, пока не гасли падающие светила. За короткий миг восхитительно прекрасной кончины божьего творения мечты не успевали облечься в фразы, и тогда оба промолвили про себя одно слово «жизнь».
* * *
– Изучаете небо? – услышали друзья голос Альбо. – Сегодня нас ждет тихая теплая ночь.
– Мы говорили о человеческом предназначении, – возвращаясь со звезд, сказал Пигафетта.
– А я второй день думаю о шпаклевке, – признался Франсиско, подсаживаясь к ним. – Здесь нет смолы, пригодной для судов. Нужна вязкая, прочная смола, нужен вар.
– Разве наш уже кончился? – спросил рыцарь.
– Одна часть утонула с «Сант-Яго», вторая уплыла в Испанию на «Сан-Антонио», третья давно использована. Мы надеялись найти смолу на островах, да, видно, ошиблись.
