– Когда мы тонули у реки Святого Креста, то вязали плоты, чтобы управиться до темноты, – вспомнил нормандец.
– Страшно было? – заинтересовался баск.
– Чего боятся, когда четыре корабля ждали в Сан-Хулиане?
– Четыре не два, – согласился Хуан.
– Я не утону, – заявил Ричард. – Господь дважды несчастье не посылает.
– Надеюсь… – усмехнулся Элькано.
Мачту перевязали канатами, потянули за шлюпкой к флагману.
– Дядя Ане, – юнга наткнулся в трюме на немца, – мы не затонем? Слышишь, как плотники топорами стучат? Нас заберут отсюда? – испуганно спросил он.
– Не бойся, не забудут о тебе.
– Добро жалко. Вон сколько пропадает.
– Не волнуйся, увезем, – успокоил канонир. – Ты на какой корабль хочешь перейти?
– Мне все равно, я с вами пойду.
– У тебя есть табак? – обрадовался немец.
– Да.
– Тогда давай перекурим, – разомлел от счастья канонир.
* * *
Как ни старались взять с «Консепсьона» все, что могло пригодиться на островах и в океане, многое пришлось бросить. Трюмы и палубы кораблей не вмещали груза. На каравеллах длиною в тридцать метров размещались по шестьдесят человек. Кубрики забили до отказа канатами, парусами, обменным товаром. Люди спали вповалку под открытым небом.
Жаль терять добро, да делать нечего. На закате третьего дня Элькано в последний раз осмотрел останки корабля, спустился в лодку, отправился к Эспиносе на «Викторию», где ему предложили место главного штурмана. За спиной покачивался на волнах снятый с якоря развороченный корпус судна – без мачт, без окон офицерских кают, с раскрытыми люками портов. Матросы со второй шлюпки запалили изъеденное червями дерево. Легкая струйка дыма пригнулась к воде, потянулась к берегу.
Команды судов облепили борта, смотрели на похороны «Консепсьона». Корабль казненного Кесады – оплот мятежников в Сан-Хулиане, затем под руководством Серрана верный помощник адмирала – медленно дрейфовал вдоль острова, удалялся от разграбивших его товарищей.
Серый дымок потемнел, сгустился, показались желтые языки пламени. По флагману прокатился вздох боли и сожаления.
– М-м… – застонал Глухой, будто его жгли на костре.
– Гляди, горит… – удивленно произнес Леон.
Ганс Варг снял шапку, перекрестился.
– Конец мышам, – кто-то хихикнул. Его треснули по затылку, и остряк замолчал.
– Пальнуть бы на прощание, – глухо сказал сосед канонира.
Немец вздрогнул, заволновался, поискал глазами помощников. Подозвал юнгу, освободил от талей пушку, побежал за порохом. Карвальо наблюдал с дека корабля за приготовлениями. Рядом сын махал ручонкой удалявшемуся кораблю. Баррутиа что-то торопливо говорил Пунсоролю.
Пламя осмелело, поднялось, заплясало над корпусом. Послышался треск рушившихся перегородок. Черные клубы столбом взвились в небо. Грянула пушка «Тринидада», ей ответила «Виктория».
– Приспустить флаги! – приказал Карвальо.
Звонко ударил колокол.
– Благослови, святой отец! – Санчо толкнул в бок Антония. – У нее есть душа, как у человека.
Францисканец поднял худую длань, забормотал молитву.
– Громче, падре, – попросил солдат.
С раздувшимся от гноившейся раны лицом Пигафетта вцепился руками в поручни, смотрел на огонь. Ему казалось, вместе с кораблем они провожали погибших друзей, оплакивали по индейскому обычаю, сжигали останки.
– Прости, – повинился летописец неизвестно кому. – Жалкие трусы, мелкие душонки…
Пушки палили с траурными интервалами. Пожарище уплывало в море от застывших на якорях каравелл, увозило мертвых от живых.
