– Я это… У меня украинский. Освобожден. Отпросился, пока пара. За кефиром. Малой дома один, – на ходу лепил Павел, – сейчас домой занесу и обратно в школу.
– Ну так иди. Покупай, – бесстрастно смотрел на него Дядя Степа.
– Ну так пойду. А что случилось? Я что-то нарушил?
Мент поднял брови:
– Что?
– Да ничего, это я так, – спохватился Павел.
– Ты еще час назад на Бродвее торчал.
– И что? Пара с переменой почти два часа.
Не по-детски ссыканув под этим рентгеновским взглядом, он медленно повернулся и, не оборачиваясь, двинулся к стеклянным дверям магазина. Справа от входа стояли автоматы «Вода» со стаканом в нише. Одна копейка газировка, три – с сиропом. Пить хотелось, но в карманах не было даже одной. «Как они хоть выглядят, блин. Совсем забыл уже», – поморщился Павел, входя в торговый зал. Обернулся. Дяди Степы на площади не было. Делать было нечего, идти некуда, его манили вкусные запахи хлеба, колбасы и еще чего-то, и он прошел внутрь.
Оглядывая интерьер, поймал себя на ощущении нереальности происходящего. Окружающее отдавало какой-то музейностью. Несколько рядов стеллажей по центру зала, в основном с консервами и макаронами, разноцветными трехлитровыми банками с соком, хлебный ряд с висящей на веревочке вилкой, длинный холодильник с молочкой, в котором блестели разноцветными крышками из фольги толстые белые бутылочки, кирпичики вощеной бумаги с творогом, расфасованное в коричневый картон сливочное масло. Тут же, в металлических ящиках, составленных один на другой, треугольные пакеты с молоком, которые постоянно протекали. Вот и сейчас белые ручейки, соединяясь друг с другом, убегали под холодильник. Под табличкой «замороженные полуфабрикаты» в этом же холодильнике были свалены пачки с надписью «Пельмени Сибирские». Рваные по углам, покрытые ледяной коркой бело-синие кирпичи. Завернув в следующий ряд, он с удивлением разглядывал стеллажи с лимонадом и кондитеркой. «Буратино», «Дюшес», «Груша», любимый «Байкал», похожий вкусом на колу, которую здесь еще мало кто пробовал. Весь кондитерский отдел был завален печеньем и конфетами. Ассортимент был внушительный, но его не покидало ощущение черно-белого фильма. Не было красок. Не было ярких упаковок, рекламы, искусственных запахов, огромных перечеркнутых ценников и вообще всего того, что в его жизни заставляло набивать тележку всякой ненужной херней. Наткнулся взглядом на ряд «Боржоми» и сглотнул сухую пустоту во рту.
– Ты чего не в школе?
«Это мое имя в этом мире, что ли?»
Пухлая лет тридцати миловидная кассирша в белом колпаке, сидя в своем ящике перед чемоданом с ручкой, как у шарманки, обращалась к Павлу. Но в отличие от милиционера, приветливо улыбалась.
– Да я так… Кефир купить… Украинский у меня…
– Та какой кефир, шо ты врешь мне! – слишком громко для пустого зала засмеялась она. – Чего натворил? Выгнали? Да не бойся, не скажу мамке.
Он пытался вспомнить, кто это.
– Да опоздал, блин, – опустил голову, – да еще сменку забыл.
– Ну я так и подумала, начудил опять. Смотрю, ходит-ходит, как чумной. Петруха! Перебери уже молоко! Зараз усе под холодильник утечет. Будешь потом этот кисляк знову отмывать!
– Та щаз, Галя! – раздалось откуда-то. – Мясное приму, машина пришла.
– Теть Галь, – сделал лицо Павел. – Можно я батон возьму? А деньги завтра занесу. Забыл дома.
– Ты шо, голодный? – округлила накрашенные чем-то ядовито-синим глаза кассирша. – Бедное дите. Бери конечно, шо там брать. Нинка! – заорала куда-то. – Нин! Есть обрезки? Тут Нелин сына. Голодный.
