Клод подошёл к столу, буркнул что-то и бухнулся на стул. Привидение за его спиной заложило крутой вираж, от которого разлетелись фалды бруснично-призрачного сюртука. Оно повисло над левым ухом Разедри, сняло туфли и поставило их рядом в воздухе. А само сложило по-турецки ноги и замерло в ожидании.
Клод, сопя себе под нос, приступил к трапезе. Госпожа Фландрю, проявив любопытство, спросила:
– А чем вы занимаетесь, господин Фиалка? Какая у вас профессия?
Нэль давно ждал этого вопроса и успел подготовиться к нему.
– Я фиксирую время! – сказал он многозначительно.
– О, вы – часовщик! – обрадовалась госпожа Фландрю, но под строгим взглядом Этьена её неожиданная радость увяла. – Простите, вы, наверное, очень модный и богатый часовщик.
– Нет, такой человек не может быть часовщиком, – сказал Жиньёль. – Он судья, принимающий финиш у олимпийских чемпионов.
Этьен посмотрел и на него.
– Я имею в виду, очень богатый и знаменитый судья, – оправдался Жиньёль. – И сами раздаёте автографы олимпийским чемпионам.
– Вполне возможно, – покивал Доминик. – Если бы не ваша фраза об академии Жюлиана, Этьен, я подумал бы, что вы астроном. Ведь астрономы видят время, которое было тысячи лет назад, наблюдают космос, истинного хранителя времени, и всякую такую ерунду. Но…
– А вы как думаете, господин Разедри? – перебила его Мари-Мадлен.
– Какой-нибудь богатенький шарлатан, олимпийский чемпион по количеству женских юбок в полусреднем весе…
«Дурень ты, – сказал призрак. – Ещё одну тарелку захотел?»
– Не удивлюсь, если у него вообще нет профессии, – изрёк Клод. – В академии Жюлиана всегда полно разного сброда.
– А вы зря так. – Этьен сощурился, словно рассчитывая траекторию полёта большого кофейника. – Профессий у меня очень много.
– Вы – художник! – живо сказала Мари, – И перестаньте ломать комедию.
«Она не обделена эмоциями», – заметил про себя Нэль.
– Да, я художник, – согласился Фиалка. – Рисую немного и на заказ. Сейчас друг готовит в Париже мою выставку. Небольшую, десятка полтора картин. Скандала они, конечно, не сделают, но успех иметь будут. И тогда, на волне признания, посыплются заказы и придётся забыть о всяком творчестве…
– Художник? – Клод брезгливо поморщился. – Хуже профессии я не встречал. Одна прелесть – ухлёстывай за богатенькими дурочками и холсты почём зря марай.
Призрак за его спиной собрал обувь и переселился за правое плечо Этьена. «Тут спокойнее», – решил он. Этьен почувствовал спиной холодок, но отнес его на счет возбуждения от беседы.
– А вы, милейший, кто по роду занятий? – Нэль, конечно, знал об этом, но Этьен имел право поинтересоваться.
– Я? – Клод поморщился от простого вопроса, словно ожидал не его вовсе, а вторую тарелку с салатом. Он потянулся. – Ха! Да у меня самая обычная профессия в мире. Я – биржевая скотина. Делаю деньги из того, чем все мы дышим. Из воздуха. Вы работаете, чтобы были деньги, а я делаю деньги на всём, с чем вы работаете. Продукты питания, медицина, недвижимость, полезные ископаемые… Всё без исключения подчиняется сделке. Мой труд – снять сливки. Ловко, умело, виртуозно, часто не выбирая средств и способов.
«Ну и дрянь же ты, приятель!» – сплюнул призрак.
– Что ж, достойное занятие. – Этьен опять наполнил бокал.
– В отличие от вас, не нахожу здесь ничего достойного! – съязвил Жиньёль и удостоился уже несколько расфокусированного (вы помните театр Этьена Фиалки?) взгляда собеседника.
