Отъехав в угол диванчика, он столкнулся с Никитой и шутливо ударил его в плечо жилистым кулаком. Втиснувшись на диван следом за Леопольдом, Уланова иронично закатила глаза, обмахивая ладонями разгорячённое лицо.
– Нет. Елисеевская присядка победила, – припечатала она. – Хрен мы её повторили.
– Я повторил! – возмутился Петренко, шумно вскрывая очередную банку с пивом. – Пить, пить… Сука, сдохну сейчас… Я всё повторил!
– Повторил, да жопу отбил, – лукаво парировала Уланова.
Елисеенко, что сел на диван последним, звучно расхохотался.
И хохотал куда дольше, чем весила шутка.
Хмыкнув, Артур демонстративно отвернулся. Каждую клетку тела заполняло унылое… одиночество. Ему здесь больше не было места.
Пора пить что-то покрепче. Быть трезвым уже наскучило.
За спиной разливался трескучий бас Авижича. Он громогласно рассказывал троице, как их танцы выглядели со стороны, и зычно смеялся; смеялись и они.
Кто бы ни смеялся – и как бы громко он это ни делал – переливчатый смех Улановой всегда умудрялся вырваться на поверхность шума.
К каждой бочке затычка.
– Я думал к вам уже пойти, настолько зрелищно выглядело, – наконец добубнив свою былину, Авижич подвинул бутылку к танцорам. – Давайте! Девочки, давайте!
«Девочки» угрюмо выставили вперёд руки с коктейлями; их лица выглядели так, словно из женского туалета выпускали только при условии, что бабы съедали по лимону с кожурой.
Теперь он был единственным, кто ещё не откликнулся на «давайте».
Сжав челюсти, Артур поочерёдно ткнул бутылку в елисеевскую и петренковскую банки, авижичскую бутылку и бабские коктейли.
Но сука-Уланова даже не заметила, что ей он объявил бойкот.
Она так упорно не замечала его, словно его здесь и не было.
Словно он остался гнить за ужином с маменькой и Володенькой.
– Так надо было идти, сидел он! – крикнул Свят Никите. – Реально, а чего вы сидите?
Спросил самый безногий.
Елисей так кичился своими танцевальными пируэтами, словно ещё пару месяцев назад не он примерзал к стулу, когда танцевать хотела Измайлович.
– Кто бы говорил! – беззлобно проорал Авижич, явно подумав о том же.
– «Я не люблю танцевать!» – провозгласил Олег. – Дело было не в бобине!
Уланова потёрла переносицу и опустила глаза; её губы сложились в ухмылке. Лениво улыбнувшись, Елисей уткнулся носом в её шею.
– Ну всё, – завёл прогретый пивом Петренко. – Нам нужно отворачиваться, ребят.
– Тебе и вовсе лучше уйти, Олег, – вкрадчиво посоветовала Вера, запустив пальцы в волосы Свята. – А то мы как выпьем, нараспашку открываем Хромма.
Елисеенко и Петренко оглушительно заржали. Авижич крепился, невинно глядя на Чингачгука с выражением «не понимаю, чего все угорают». Брюнетка же смотрела на Уланову взглядом, от которого сворачивалось молоко во всех пинаколадах бара.
Порывшись в рюкзаке, Олег выудил оттуда потрёпанную книжку, на обложке которой значилось: «Искусство любить». Едва он увидел книгу, как его лицо, уже знатно пропитанное пивом, будто… посветлело.
– И лампа не горит, – замогильным тоном пропел Петренко, сжимая перед собой книгу, как Библию. – И врут календари…
– И если ты давно хотела что-то мне сказать, то… говори, – мигом подхватила Вера.
Идеально попав в каждую ноту Сплина.
– Любой обманчив звук… – мелодично продолжила Уланова, откинувшись на плечо Свята; в её глазах блестело полупьяное чувство мирского счастья. – Страшнее тишина… Когда в самый разгар веселья… падает из рук… бокал вина…
