Молчу, переваривая. Не знаю, о чем думает мачеха, а я пытаюсь представить как собрать такую сумму. Завотделением тоже тактично молчит, давая время принять информацию.
Сумма для нашей семьи неподъемная.
Нельзя раскисать и опускать руки! Папа жив, и мы обязаны ему помочь!
– Сколько у нас есть времени?
– Не больше месяца. Сердце вашего отца слабое. Если бы чуть раньше, до рецидива…
Если бы раньше…
– Ну и сами понимаете, волнения ему противопоказаны, – добавляет доктор.
– Да, конечно…
Я найду деньги. Пока не знаю как, не знаю где, но найду! Есть же в конце концов благотворительные фонды, льготы. Ему положены льготы? Да просто много добрых людей вокруг. На папину работу схожу, попрошу материальную помощь, директор к нему хорошо относится, хвалит – папа сам хвастался.
Варианты, где найти деньги, сами сыпятся, надо всеми воспользоваться.
– Делайте запрос в клинику. Мы найдем деньги.
– Ника! – шокировано ахает Светлана Сергеевна. – Где?
– Делайте запрос! – упрямо повторяю. – Когда я могу увидеть отца?
Васильев смотрит на часы на стене.
– Пройдемте. У вас будет пять минут.
21. 20. Ника. Признания
20. Ника. Признания
Реанимационный блок поделен на несколько секций. В одной из них лежит мой отец, за его показателями через стеклянную перегородку наблюдает медсестра. Тихо поздоровавшись, прохожу мимо нее в палату.
Тут, кроме кровати, подключенной аппаратуры и белой ширмы, ничего больше нет.
Папа по пояс накрыт тонким одеялом. Лицо спокойное. Спит.
Весь в трубках – лицо, грудь, на сгибе локтя – иголка, закрепленная пластырем. Возле кровати – система с раствором. На экранах непонятные мне цифры, а на одном из них – зигзаги сердцебиения. И звук соответствующий. И очень страшно услышать, как бывает в фильмах, протяжный звук остановки сердца.
Но я верю врачу. Он сказал – месяц, значит, не раньше. А когда мы найдем деньги на операцию (а я уверена, что найдем), то у папы будет еще много–много–много месяцев счастливой жизни.
В углу палаты стоит стул. Стараясь не стучать каблуками, иду за ним, ставлю возле кровати, присаживаюсь.
Сердце сжимается от жалости к этому еще недавно крепкому, самому доброму на земле мужчине. Ему всего 54. Еще жить, да жить, но болезнь никого не щадит. Вот и у папы, кажется, седых волос стало больше, морщины глубже, и румянец на щеки еще не вернулся.
Слезы опять текут от беспомощности. Сжимаю его пальцы своими, поглаживаю кисть.
– Пап, это я, Ника. Я тут, я с тобой. Прости, что дома не ночевала, не могла вернуться после вчерашнего.
Глотаю комок в горле. Во всем, что произошло со мной и папой, только я виновата – не видела истинное лицо Риты, слепо доверяла Саше, а вчера трусливо сбежала, бросив отца среди всего этого безобразия. Думала только о себе, веселилась в клубе, заливала горе в компании с первым попавшимся мужчиной.
А надо было быть рядом с папой! Возможно, будь я рядом с ним, не случился бы этот приступ.
– Знаешь, пап, я познакомилась с одним человеком… Его Артемом зовут. Так вот, он сказал, хорошо, что про Сашу и Риту я узнала до свадьбы, а не после. Потом было бы хуже. Он вообще хороший, этот Артем. Настоящий друг.
Не знаю, слышит ли он меня, но выговориться мне нужно. Кому как не ему, единственному родному человеку?
– Пап, почему ты не сказал, что тебе нужна операция? Мы бы что–нибудь придумали, нашли деньги… Но ты не переживай, мы деньги найдем. Твой лечащий врач – сам заведующий отделением. Он посоветовал хорошую клинику. Там тебя прооперируют и твой мотор будет работать много–много лет. Так что ты держись. Все будет хорошо.
