«Нет ничего невозможного в теории этих ангелов, ничего, что противоречило бы благочестивому сознанию; но нигде это мнение не входило в круг собственно христианского учения. Оно может поэтому оставаться в языке, без обязательства признавать его реальность».
Другие могли последовать по этому пути умеренного отрицания за знаменитым берлинским теологом. Но следует признать, что для богослова это странное мнение, ибо до сих пор едва ли различали круг собственно христианского учения от круга христианского учения в несобственном смысле.
Заметим, однако, что эти отрицания касаются лишь одного класса существ – ангелов иудаизма и христианства, служащих посредниками между небом и землёй. Эти существа, правда, даны Библией, и подобное отрицание со стороны теолога есть странное упущение, ибо обычно, когда дело касается учения, столь определённо изложенного в священных текстах, для его смягчения привлекают чуть больше учёности. Его относят к стилю, считают ориентализмом, прибегают к мифу, символу, аллегории. Сам прославленный берлинский доктор в таких случаях – один из мастеров этого искусства, которым здесь пренебрегает. Он находит ненужным к нему прибегать.
Тем не менее его скептицизм не заходит слишком далеко и не затрагивает различные классы духов, более или менее подобных человеку, которые могут населять иные планеты, иные солнечные системы.
Что касается этих [существ], он их не отрицает. (См. его «Учение о вере», т. I, стр. 203.) Другие пошли ещё дальше, отрицая и их. По их словам, разумные существа, о которых говорят религиозные или философские системы, – всего лишь персонификации сил или явлений, чистые порождения науки, поэзии или веры. Подобные персонификации действительно встречаются в священных текстах; но утверждать, что там нет ничего другого и что Библия не признаёт личностной природы духов, добрых или злых, – значит решать вопрос вопреки этим текстам.
Как бы то ни было, для рационального умозрения существование духовного мира не составляет и не может составлять вопроса. Человеческому самолюбию потребовалась бы степень глупости, которой у него нет, чтобы утверждать, будто единственные разумные существа во Вселенной – это оно само, эта горстка людей, живущих на Земле, на этой столь малой звезде по сравнению со многими другими, играющей столь незначительную роль в Солнечной системе, к которой она принадлежит, и почти незаметную роль в совокупности солнечных систем. Это настолько очевидно, что с полным правом можно признавать во всех этих сферах существование множества разумных существ, оправдывающих устройство своих обителей так же, как мы оправдываем существование нашей.
И разве не крайне нелепо было бы сказать, что в этой столь обширной Вселенной все нравственные замыслы Бога осуществляются, даже если нравственные творения есть лишь в одной точке и на одном из наименее значительных светил? Вместо того чтобы считать человеческие разумы единственными после Бога, а значит, высшими и совершеннейшими после Него, здравый философский взгляд, учитывая, что существуют тысячи тысяч миров, должен утверждать существование тысяч тысяч разумных видов. Вместо того чтобы стремиться исключить других в этом множестве мириад, человек должен гордиться тем, что допущен в их число. Недостаточно сказать, что все наши представления о Боге и все наблюдаемые факты в Его творении допускают это учение, – надо сказать, что все их требуют. Действительно, разум может считать существование духов, подобных человеку, столь же несомненным, как и существование Бога. Он не должен навязывать особых теорий об этих духах; он должен принимать предлагаемые теории лишь при условии их разумности и оставлять за собой право критиковать все те, которые будут предложены впредь и не будут обладать этим свойством; но он не должен стремиться закрыть дебаты и преградить путь будущим поколениям. Ибо если и нельзя вполне ясно представить возможность великих открытий об этих существах, то и нельзя вполне отрицать её.
