Конечно, он не в первый раз заключал договор на постановку еще не написанной вещи. Главное – перетасовать будущих партнеров так, чтобы каждый считал недостаточно информированным только себя и, соответственно, боялся в этом признаться. Чтобы исполнитель главной роли был уверен, что режиссер уже читал пьесу и потому пригласил именно его, – кого же еще? – а режиссер, слушая разглагольствования звезды о новом образе, молча комплексовал, что какому-то актеру дали текст раньше, чем ему самому. И так далее, и так далее. Администрация же, как правило, и не стремилась ознакомиться с творческой стороной проекта, им хватало громких имен.
Но так далеко, как на этот раз, – с назначением даты премьеры, билетами и пресс-конференцией, – не заходило еще никогда.
Общее дело, как же. Вчера за всех отдувался он один.
– Фил, ну где ты там, проходи! – крикнул Альберт из глубин квартиры.
Филип отряхнул снег с бобровой шапки и повесил ее на разлапистый лосиный рог. Рогами была утыкана вся длинная прихожая: оленьими, буйволиными, антилопьими, Бог весть чьими. Еще одно мальчишество Ала. Он завел коллекцию лет десять назад, еще в своей старой чердачной комнатушке. Они тогда удачно обыграли этот момент в пьесе «Мой милый муж» – спектакль давно сошел со сцены, но тогда это был их первый настоящий успех. А шуточки гостей Ала по поводу рогов не иссякали до сих пор, доставляя ему колоссальное удовольствие.
Филип миновал две смежные комнаты, абсолютно пустые – огромные коробки, ожидающие, когда хозяин соизволит чем-нибудь их заполнить. До блеска натертый паркет и пыльная лепнина потолка, куда не так-то просто добираться уборщицам.
Альберт Сон сидел в кресле у камина, вытянув параллельно огню безразмерные ноги. Между потертыми джинсами и синими носками открывалось сантиметра три белой кожи, густо поросшей рыжими курчавыми волосами. Большой палец левой ноги выглядывал в дырку носка. Клетчатый свитер Ала с растянутым верхом тоже зиял прорехами минимум в двух местах, а лопатообразная рука драматурга лежала на блестящем нотном пюпитре.
Вернее, это пюпитр боязливо жался к хозяйской руке, чуть скосив набок тонкую металлическую перекладинку для нот.
– Убери его, – попросил Филип.
– Ты становишься занудой, Фил, – безмятежно сообщил Альберт. – Хуже Шведа.
Но поднял-таки руку и протяжно свистнул.
– На место, Диез!
Пюпитр засучил тремя никелированными ножками, издал пронзительный звук надорванной скрипичной струны и, мелко пританцовывая, засеменил в сторону спальни. У самых дверей он остановился, высоко подпрыгнул, смешно растопырив треножник, выдал длинную музыкальную руладу, несколько раз обернулся вокруг своей оси и боком скользнул в щель приоткрытой двери, которая тотчас захлопнулась за ним.
За этой дверью Филип не был. Никогда.
– Джо еще нет? – поинтересовался он.
– Как видишь, – Ал лениво потянулся. – Он звонил. Заменяет кого-то на уроке, опоздает минут на двадцать, – он зевнул. – Так что не гони лошадей, Фил.
Спокойно, приказал он себе, спокойно, двадцать минут ничего не решают, а умиротворенное выражение физиономии Сона – тем более. Хотя интересно было бы посмотреть, как бы он зевал, если б это ему пришлось вчера мирно беседовать с директором, секретарша которого воспылала интересом к драматургии. Филип незаметно прикусил губу. Спокойно, ты становишься чересчур дерганым, старик. Действительно хуже Сведена – так у того нервная работа и сварливая жена. Он, Фальски, избавлен хотя бы от второго.
