Флаг миноносца - страница 17

Лицо комиссара снова стало суровым.

– Никакой Раисы Семеновны нет. Забудьте это!

– А как же называть эту самую электропушку?

Комиссар прошелся по комнате.

– Товарищ Сомин, нашему дивизиону моряков доверили новое мощное оружие. Придет время – вы узнаете его устройство, и не повторяйте глупых названий, потому что они могут помочь врагу узнать наш секрет. Есть одно название: боевые машины. Ясно? Теперь о вас. Знаю, что вначале будет трудно. Поможем. Ведь вы комсомолец, товарищ Сомин?

Снаружи раздался протяжный рокочущий гул, словно вспыхнула целая тонна кинопленки. Комиссар изменился в лице и, схватив фуражку, выбежал из штаба. Начальник штаба, долговязый майор Будаков, расправил рыжие усы, неторопливо надел шинель и тоже пошел к дверям.

– Пойдемте, сержант, – сказал он, – там, кажется, что-то произошло.

Случайный выстрел из боевой установки взбудоражил весь дивизион. Звонили телефоны, из города примчалась машина с незнакомыми военными. Вокруг выстрелившей установки, покрытой обгорелым брезентом, стояли командиры и матросы. Бледный старшина 2-й статьи Шацкий не мог ничего объяснить. Они тренировались, как обычно. К орудию никто из посторонних не подходил. И вдруг – выстрел. Снаряд, прорвав брезент, скользнул над крышами и исчез. У Шацкого дрожали руки. Он сразу сгорбился и поник. Санитары увели под руки бойца, у которого при выстреле было обожжено лицо.

– Довоевался, матрос! – сказал Будаков, засунув жилистую руку за борт шинели. – Арестовать!

Дежурный по части подтолкнул онемевшего Шацкого:

– Сдайте наган, Шацкий. Пошли!

Командир и комиссар осматривали выстрелившую установку. Уже стало известно, что снаряд, к счастью, упал на пустыре. Он не взорвался, так как предохранительный колпачок не сняли, но все-таки то, что произошло, было ужасно. Еще не вступив в бой, дивизион имел чрезвычайное происшествие, да еще какое: выстрел в Москве из секретного оружия!

В кабинете командира части майор Будаков говорил, ритмично постукивая ладонью по столу:

– Вывод ясен. В дивизионе орудует враг. Я считаю: первое – пока прекратить занятия на боевых машинах; второе – проверить через особый отдел весь командный состав, а командира батареи Николаева отстранить – до выяснения.

Арсеньев с трудом скрывал свое волнение. Он знал, что, если даст себе волю, им овладеет приступ неудержимой ярости, и тогда сгоряча можно наделать бед. Пусть выскажет свое мнение комиссар.

Но и комиссар молчал, желая прежде выслушать командира. Они внимательно присматривались друг к другу уже около месяца, с тех пор как им поручили возглавить гвардейский дивизион. Арсеньев все время ждал, что комиссар попытается ограничить его права. Он очень резко реагировал на каждое замечание, хотя в глубине души понимал, что комиссар большей частью прав. Так было, когда встал вопрос о пополнении дивизиона из сухопутных частей.

Арсеньев возражал:

– Я привык иметь дело с моряками.

– Вот ты и преврати в моряков этих сухопутных артиллеристов, зенитчиков, шоферов, – спокойно говорил комиссар. – А когда понесем потери в бою, тоже будешь ждать пополнения с флота?

Победа осталась тогда за комиссаром. Начальник штаба Будаков обычно не поддерживал Яновского, а наедине с ним не упускал случая отметить какую-нибудь оплошность командира.

– Пойми, Александр Иванович, – спокойно объяснял комиссар, – Арсеньев – наша гордость. Лучшего примера для матросов не найдешь. Человек он геройский, к тому же очень способный. Наше дело – возможно выше поднять авторитет командира, а недостатки есть у каждого. Горяч? Знаю. Суров, даже мрачен не в меру, но и это понятно после всего пережитого. А то, что взыскателен и строг, – хорошо! И ты мне плохо о командире не говори.