Флаг миноносца - страница 30

Донеслись выкрики командиров батарей:

– Прицел – сто пятьдесят два! Уровень – тридцать один – двадцать!

У крайней боевой машины стоял Шацкий. В ее кабине оставались только водитель и командир орудия Дручков. В просторной белой кабине маленький чернявый Дручков казался мальчишкой, забравшимся туда из озорства. Дручков лучше других понимал, как обидно Шацкому упустить этот первый залп, но сейчас Дручкову было не до того. Он весь подался вперед, держась правой рукой за пластмассовую рукоятку, вокруг которой поблескивали медью шестнадцать контактов. Дручков не видел сейчас ничего, кроме этих контактов: ни снежного поля, ни соседних машин, ни своих краснофлотцев, стоявших тесной группкой поодаль. Поворот рукоятки – и все шестнадцать снарядов один за другим сорвутся со спарок. Противника не видал никто. Семь и шесть десятых километра отделяли огневую позицию от того места, куда должны были в девять часов сорок пять минут обрушиться снаряды гвардейского дивизиона. Перед глазами были только снежное поле и плотная стена сосен на его краю.

Глядя на часы, Арсеньев медленно поднял руку с пистолетом. Девять часов сорок четыре минуты… Он спустил предохранитель, окинул взглядом весь дивизион и, когда секундная стрелка обежала еще один круг, нажал на спусковой крючок. Одинокий выстрел растаял в морозном воздухе, но тут же раздался нарастающий гул, не похожий на артиллерийский залп. Скорее это напоминало могучий рев урагана. Малиновое пламя ударило в землю позади боевых машин, которые окутались облаком снежной пыли и дыма. Снаряды, сорвавшись со спарок, устремились ввысь, как стая комет, несущихся от земли к небу. За ними, затихая, тянулись огненные струи.

Некоторое время все следили за летящими снарядами, пока они не исчезли из виду. Еще не затих их рев, когда издалека донеслись десятки сливающихся глухих разрывов. Гвардейский дивизион моряков дал свой первый залп по врагу. Потом стало известно: этот огневой налет вызвал такую панику на передовой линии немцев, что даже те подразделения, на которые не упало ни одного снаряда, побежали, бросая оружие.

После залпа все боевые машины, как было приказано раньше, немедленно тронулись с места и одна за другой скрылись в лесной просеке. Расчеты садились на ходу. Через несколько минут на поляне остались только темные проталины и лабиринт следов, выдавленных шинами.

Ночевали в деревушке, полуразрушенной немецкой авиацией. В большом кирпичном сарае с сорванной крышей матросы разложили костер. Здесь по крайней мере не было ветра. Красные блики метались по облупленным стенам, и, когда кто-нибудь бросал в костер охапку хвороста, пламя радостно кидалось вверх, пытаясь дотянуться до почерневших балок перекрытия. Принесли ужин – суп в термосах и задубевшую кашу. Положенные зимой фронтовые сто грамм на этот раз не выдали, потому что машина продсклада отстала от батарей.

Земсков сидел в углу на перевернутой веялке. При неровном свете костра он что-то писал. К нему подошел Рощин. Начальник разведки изо всех сил старался копировать командира части и поэтому поеживался от холода в морской шинели, но не надевал полушубка.

– Хочешь спирту? – Рощин достал из кармана немецкую фляжку в кожаном чехольчике с блестящими кнопками. Отвинтив крышку-стакан, он наполнил его до краев. Матросы смотрели на фляжку Рощина с нескрываемой завистью.