Флаг миноносца - страница 50

– Разве я пугай? – Гаджиев удивленно поднял брови. – Учим. Понимаешь? Хороший парень – учить надо. Ты, Сомин, так считай: не он меня, а я его буду сбивать. Да? Первый раз страшно, второй – тоже страшно, сто раз – все равно страшно, а ты сердце в кулак держи. Сам себе доверяй. Не ногой – сердцем нажимай на педаль! Теперь понял?

– Теперь понял, Ахмат, буду твоим учеником.

Гаджиев порывисто обнял его:

– Будь здоров, матрос! Много фашист сбивай! Скоро война кончать будем, тогда приезжай Азербайджан – все вспоминать будем.

Сомин и Белкин шли по степи, без конца повторяя слова нового знакомого. В траве курлыкала какая-то ночная птица. Молодой месяц подымался из-за бугра, а над ним с тонким комариным звоном в недосягаемой высоте шел «мессершмитт».

– Хорошо, что пошли, – сказал Сомин.

– Хорошо, товарищ сержант. Правильный человек Ахмат Гаджиев. Людей надо учить. Вот я нашу пушку знаю неплохо, мне любая машина дается. А корректировать огонь не умею. Ты бы поучил меня, пока есть время, командир?

Сомин кивнул головой:

– Ладно. Все, чему меня учили, расскажу и покажу. Только я и сам не очень-то…

Белкин остановился и пристально посмотрел на своего командира:

– Я знаю, и тебе трудно. Только никому из подчиненных никогда не показывай виду.

Сомин ничего не ответил. До орудия дошли молча. Сомин улегся на зарядных ящиках, накрылся шинелью. Он заснул быстро, и приснилась ему Маринка. Она была в белом полушубке и в валенках, но без платка. Золотистые волосы падали на ее воротник, а рядом стоял Ахмат Гаджиев, и Маринка показывала ему своей тонкой ладонью, как пикирует самолет.

В расчете сержанта Сомина появился новый боец.

Писарчук только что вернулся с камбуза с котелками в руках. Сомин резал хлеб на снарядном ящике, всецело углубившись в это занятие. В расчете до сих пор не усвоили хорошего флотского правила – пищу не делить, а брать сколько надо, но так, чтобы и товарищу хватило. Уже не раз пытался Сомин ввести «морской закон», но ничего не получалось. «Преподобный» Лавриненко хватал себе побольше, медлительный Писарчук вечно опаздывал, а сам командир оставался голодным, пытаясь примирить спорящих. В конце концов это ему надоело, и он снова стал делить хлеб на девять равных частей. Делить надо было с аптекарской точностью, чтобы не доставить повода для нытья Дубовому или Лавриненко.

Разрезав хлеб, Сомин хотел уже сказать: «Берите, ребята», но, подняв голову, он увидел странное зрелище: к орудию шли лейтенант Земсков и еще какой-то боец. Но что это был за боец! Артиллеристы побросали ложки в котелки, а Сомин застыл с ножом в руке, забыв подать команду «Смирно!».

– Младший сержант Шубина, – хмуро сказал лейтенант, – будет служить в вашем расчете.

Сомин, не скрывая удивления, рассматривал высокую девушку в кавалерийских брюках галифе. На вид ей можно было дать лет двадцать, а то и меньше. Гимнастерка туго затянута ремнем. На стройных ногах – ловко скроенные брезентовые сапожки. Головной убор заменяют густые черные волосы, скрученные на затылке в толстую косу.

Девушка протянула руку:

– Людмила!

Держала она себя уверенно. Опыт подсказывал ей, что не понравиться она не может. Ведь не каждый день встречаются девушки с такими большими глазами, с таким нежным овалом лица и правильными, хотя немного крупными чертами.

– Поставите подносчиком снарядов, – сухо приказал Сомину Земсков.