– Вот это вонища, – закрывая нос рукой, сказал Чудновский. – У меня так от лука глаза не болят, как от этого конверта. Дай мне его.
Пока Алексей Николаевич вскрывал конверт, я суматошно пытался вытащить из брюк свой носовой платок, предательски забившийся в угол кармана. Наконец, достав платок, я вытер скопившиеся в глазах слезы и посмотрел на полицмейстера. Тот растерянно рассматривал лист бумаги, то и дело вскидывая голову и тяжело выдыхая. В конце концов, Чудновский протянул мне лист, разочарованно добавив:
– Читай сам. Я очки дома забыл.
– “1 ноября. Шесть часов вечера. Трамвай. Коричневый шарф”, – вслух прочитал я.
– И что это такое?
– Условленное место. У Проглотовой было такое же, но стояла другая дата, – ответил я и вытащил из кармана письмо, адресованное Проглотовой. – “16 ноября. Шесть часов вечера. Трамвай. Коричневый шарф”.
– Ага, – закручивая кончик уса, кивнул Чудновский. – Какое сегодня число?
– Если мне не изменяет память, 15 ноября.
– Завтра мой день рождения, – слегка смущенно улыбнулся полицмейстер. – Ты же помнишь?
– Шарф, – бубнил я, пропустив мимо ушей слова Чудновского. – Это знак. Возможно, в нем и будет преступник. Но вот я не могу понять одного: для чего преступнику писать жертвам и встречаться с ними в месте, где куча свидетелей? И почему жертвы сами идут в руки к маньяку? Алексей Николаевич, нам нужно как можно скорее найти такой конверт у первой жертвы маньяка!
Чудновский, явно обиженный моим холодным отношением к его наступавшему дню рождения, сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь.
– Алексей Николаевич, нужно езжать как можно скорее!
Театрально засунув палец в нос, полицмейстер шустро ковырнул ноздрю и демонстративно начал разглядывать найденный “клад”, омерзительно повисший на ногте.
– Помню я о Вашем этом…дне! Помню! – я не стал скрывать раздражение, вызванное поведением Чудновского.
Алексей Николаевич, прежде обиженным, вдруг встрепенулся, вытер испачканный палец о брюки и с улыбкой, почти вприпрыжку, направился на улицу.
– Интересно, что мне подарят коллеги? – спросил Алексей Николаевич, когда мы сели в повозку. Именно тогда я впервые раскаялся перед Господом за все свои прегрешения в надежде, что он прекратит праведно истязать меня балабольством Чудновского.
***
Всю дорогу до жилища первой жертвы я рассказывал Чудновскому о произошедшем в доме Проглотовой в мельчайших подробностях. Алексей Николаевич, насупившись, молча крутил кончики своих усов, не проронив ни слова. В такие моменты мне всегда хотелось думать, что он действительно анализирует услышанное, решая, как строить следствие в дальнейшем. Но эта уверенность становилась все меньше, стоило мне лучше узнавать Чудновского.
– Да уж, – выдохнул полицмейстер, когда мы вылезли из повозки. – Телорез стал совершать ошибки, раньше для него это было непозволительно.
– Сомневаюсь, что это он, – лениво ответил я. – Из всех доступных улик ничто на него не указывает. Скорее всего, этот маньяк не из круга наших подозреваемых…
– Интересно, – произнес Чудновский. В этот момент сердце в моей груди подпрыгнуло. Казалось, что Алексей Николаевич наконец-то прислушался ко мне, но радость рассыпалась на тысячи песчинок, когда он добавил: – Тут ящик тоже сорван.
Полицмейстер взглянул на меня. Он заметил, что мое лицо сильно изменилось, но, как всегда, не стал утруждать себя размышлениями о первопричине этой физиологической метаморфозы.
