До Славянолужья предстояло ехать страшно сказать сколько – сто семьдесят километров. Соглашаясь на столь дальнюю поездку, Катя в душе робко надеялась, что дома, когда она за ужином скажет о командировке, Кравченко совершит рыцарский поступок. Объявит: «Любимая, я не позволю тебе рисковать собой на опасной дороге. Я брошу все, любимая, – службу безопасности, своего работодателя, суточное дежурство и поеду с тобой на край света. Точнее, сам сяду за руль и повезу тебя».
Но ничего подобного не случилось. Кравченко только саркастически хмыкнул: ну ты и даешь, дорогуша! А потом деловито заметил, что сто семьдесят при средней скорости семьдесят в час – это два с половиной часа плюс езда по Москве, значит, все три с половиной. И для водителя-чайника, а тем более чайника по имени Катя, это жесткая тренировка. «Если скатаешь туда и обратно – значит, будешь водить, – заключил он философски. – Значит, не зря всю зиму мне голову со своей автошколой морочила».
Из всего сказанного Катя с тоской поняла, что «туда и обратно», то есть все триста сорок километров(!), Вадим предлагает ей проехать за один день. Идея показалась ей столь чудовищной по своей нелепости, как и девятый подвиг Геракла. Однако, поразмыслив, Катя с тревогой поняла, что… из Славянолужья-то все равно придется как-то возвращаться. Не ночевать же там где-то в стогу сена на границе между Серебряными Прудами и Тульской областью.
Ночь Катя провела в тревожном ожидании дороги. Кравченко, на этот раз игравший роль будильника, поднял ее ровно в шесть. Машина подозрительно быстро завелась, и Катя сначала на первой скорости, а затем на второй выехала из родного сонного двора и покатила по Фрунзенской набережной на восток, навстречу лучам восходящего солнца.
Солнце, правда, моментально скрылось за тучу. День снова обещал быть пасмурным. В шесть часов улицы Москвы были хоть и не пусты, но все же свободны. Катя ехала, судорожно вцепившись в руль и смотря на дорогу строго перед собой. Какие уж там зеркала – боковые и заднего вида! Пару раз она глохла на перекрестках у светофоров и впадала в страшную панику. К счастью, время было раннее и никто сзади ей истерически не сигналил.
На подъезде к МКАД во встречном направлении уже двигался нескончаемый поток машин. Утром все ехали только в Москву. И Катя порадовалась, что ее осенила гениальная мысль ехать утром из Москвы.
А потом началось Подмосковье. Замелькали деревни, дачные поселки, коттеджи, поля, леса и перелески, речки, пруды. Обычно дорогой Катя любила смотреть в окно, успевая заметить все на свете. Но теперь, цепко держа руль в своих слегка окостеневших от напряжения руках, она не видела ничего – ни слева, ни справа. Взгляд ее был прикован к габаритным огням впереди идущей машины. А иногда, когда «семерку» обгоняли, ревя мощными моторами, грузовые фуры или «Икарусы», Кате вообще хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этих грохочущих монстров, тяжело утюживших ленту шоссе.
Говорят, глаза страшатся, а руки делают. Долго ли, коротко ли, но восемьдесят километров Катя проехала. Остановилась на обочине. Передохнула. Часы показывали четверть восьмого. Мимо проносились машины. Их вели сплошь мужчины. Катя, провожая машины взглядом, чувствовала себя чужой на этом празднике жизни и остро завидовала. Увы, сейчас ей было ясно как день: есть в мире две разные стихии – женская и мужская. Дорога была изначально стихией мужской. Противоположный пол царствовал здесь с незапамятных времен странствующего рыцарства и караванных путей из варяг в греки. То, что вместо коней сейчас были машины, не имело значения. Машины были только средством. А дух был прежним, древним. И дух этот был исполнен соперничества, задора, риска и скорости. Катя чувствовала, что те, кто вдыхал пыльный воздух дорог полной грудью, лишь терпят ее здесь, снисходительно позволяя ползти по крайнему убогому ряду среди тихоходов и дохлых «чайников» с наклейками «у» на заднем стекле.
