ПРОБЛЕМЫ СТАРОСТИ ОЧЕНЬ МОЛОДЫ
Шутки по поводу старушек на лавочке у подъезда и пенсионеров, штурмующих городской транспорт в час пик. Бабушки и дедушки, которые нянчат внуков (а порой и правнуков), обмениваются рассадой и рецептами засолки огурцов с пожилыми соседями по даче. Мысли о стаже, необходимом, чтобы заработать пенсию. Все это знакомые явления, привычная часть нашей жизни.
Мы даже не задумываемся о том, что совсем недавно, чуть больше века назад, ситуация была совсем иной. Долгая жизнь считалась скорее исключением, чем правилом, процент бабушек и дедушек в обществе был минимальным. Следовательно, вопросы, касающиеся качества жизни пожилых людей, особенностей поддержания их здоровья, не выводились на «высокий уровень» и решались локально в общинах и семьях.
Российский социолог А. А. Смолькин пишет: «Старость как социальную проблему следует считать феноменом XX века – до этого число пожилых людей было незначительно даже по самым оптимистичным оценкам. Средняя продолжительность жизни в первобытном обществе составляла 15–22 года, в Древнем мире – 20–30 лет. Незначительно увеличившись в Средние века и эпоху Возрождения (25–30 лет), в XVII–XVIII веках она в целом не превышала 40 лет. К концу XIX столетия средняя продолжительность жизни уже составляла 47–50 лет и постепенно росла в течение всего XX века»[6].
Именно в этой ситуации и скрываются истоки огромного количества стереотипов о старении. Потому что сегодня мы имеем дело с инерцией представлений о старении, уходящих корнями в прошлое нашего общества, перебравшихся по мостику ХХ века в новое столетие. Какого же рода эти убеждения и с чем связано их появление?
НЕ ЗАЕДАЙ ЧУЖОЙ ВЕК: АГРАРНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ СТАРЕНИЯ
Еще в начале ХХ века около 80 % россиян были деревенскими жителями. На протяжении столетий наши соотечественники воспринимали старость с точки зрения аграрного сообщества. То есть речь идет о людях, для которых капризы погоды могли обернуться голодной смертью, а грамотное распределение ресурсов – особенно в трудные времена – было залогом выживания семьи и общины. В приоритете находились «полезные» члены маленького сообщества, а критериями этой полезности выступали способности эффективно работать и производить на свет потомство.
С учетом этих критериев пожилые люди рассматривались как социальный балласт. Если о процессе взросления, в ходе которого молодой становился полезным обществу, говорили: «Вошел в лета», то о постаревшем члене общины судили как о «вышедшем из лет», частично или полностью утратившем свою социальную роль.
По мнению доктора филологических наук А. А. Панченко, эти и подобные выражения «отражают традиционное представление о том, что каждому взрослому человеку положено определенное количество лет, ограниченный временной континуум, отпущенный на полноценную социальную жизнь и исчерпывающийся с наступлением старости»[7]. При этом подразумевается, что время принадлежит не конкретному человеку, а социальным институтам: семье, общине или даже человечеству в целом.
Исходя из этого представления, жизнь рассматривалась как благо, но благо ограниченное, которым можно пользоваться в течение определенного времени – пока ты приносишь пользу другим. О человеке, который жил дольше «положенного», говорили, что он «заедает чужой век», то есть использует жизненные ресурсы, которые стоило бы потратить на полноценного члена социума.
