Капризные богатенькие щеголи должны были вести себя прилично в аулах влиятельных султанов и богатых кайсаков, иначе бы им не поздоровилось. Не делались исключения и для распущенных сынков русских купцов. Наказывали строго по Указу Петра Первого от 5 апреля 1709 года: «Нами замечено, что на невской першпективе и на ассамблеях недоросли отцов именитых, в нарушение этикету и регламенту штиля, в гишпанских камзолах и панталонах с мишурой щеголяют предерзко. Господину полицмейстеру С. – Петербурха указываю впредь оных щеголей с рвением вылавливать и сводить в Литейную часть и бить кнутом изрядно, пока от гишпанских панталон зело похабный вид не окажется. На звание и внешность не взирать, а также и на вопли наказуемого…» Естественно, в оренбургских степях этот указ получил индивидуальное объяснение.
* * *
Ярмарка в Сакмарском городке, конечно же, уступала по размерам Оренбургской. На небольшой площади у церкви, в центре городка, теснились низенькие дощатые лавчонки, где торговцы продавали за гроши масло, молоко, хлеб, а также сальные свечи и прочие мелочные товары для будничных потребностей.
Погожим выдался апрельский воскресный день. В небе, словно диковинные птицы из неведомых краев, реяли румяные облачка. Из всех улиц и переулков стекались казаки к церкви.
Авдей и Груня Барсуковы, сопровождаемые Лукой и младшим сыном, Макаркой, поднялись по каменным ступеням и вошли в большой ярко освещенный притвор: церковь уже была заполнена народом. На позолоченном иконостасе горели свечи.
Над головами сакмарцев, в высоком куполе церкви, облаками двигались волны ладана.
Входящие в церковь набожно крестились и протискивались сквозь толпу молящихся за свечами.
Около правой стены церкви молился атаман Данила Донской. Полный, багрово-красный, в кителе, увешанном медалями. Среди просто одетых казаков атаман был само величие. Не утратившие суровости даже в церкви его глаза под сросшимися черными бровями словно прожигали насквозь каждого, кто входил в церковь или проходил мимо.
Тягостное душевное состояние Луки в церкви прошло: кругом все было торжественно, празднично и спокойно. Выходя из церкви по окончании службы, юноша увидел кузнеца. Тот поманил его пальцем.
Архип вывел Луку из толпы и, склонившись к уху, прошептал:
– Там, на площадь, цыгане всем табором пожаловали.
– И много их? – насторожился юноша.
– Как грязи в распутицу, – ответил Архип. – Видать, табор числом немалый.
– А Ляля? – забеспокоился Лука.
– Она у Мариулы. Я ужо послал к старухе Ерошку Бочкарева, чтоб упредил…
Цыгане на площади были настроены решительно. Похоже, что они действительно пришли все – от мала до велика. Пылкие, горячие люди, они были готовы отстоять свое даже ценой собственной жизни.
Во главе толпы на легкой бричке восседал глава табора – спокойный, внимательный. Его черная с проседью борода словно выточена из камня; руки лежали на коленях. Рядом с ним стоял молодой цыган – неистовый, дерзкий. Глаза его беспокойно бегали по выходящим из церкви людям, словно отыскивая кого-то. Он – как заряженная пушка, готовая каждую минуту выстрелить.
Увидев спускавшегося по ступенькам атамана, вожак резво спрыгнул с брички и поспешил к нему навстречу. Молодой цыган двинулся следом. Остановившись перед Донским, вожак сорвал с головы шапку и, улыбнувшись, сказал:
– Доброго здравия тебе желаю, атаман!
Тот недоуменно посмотрел на преградившего ему дорогу барона и, нахмурившись, спросил:
