В пятом классе он теснее сошелся с Симонасом и Йонасом. Это тоже были ребята, которые мечтали уехать из Литвы в Москву. Симонас был поляк, попавший в Каунас случайно из-за смерти родителей. Взявшие его родственники назвали себя потомками Гогенцоллернов>24, и он быстро перенял их манеру. Называл себя герцогом в изгнании и мечтал продвинуться по партийной линии.
Йонас был более адекватный мальчик. Его отец и мать развелись, и он надеялся вернуться в столицу. Он прожил в Москве большую часть жизни и не знал ни слова политовски. По документам он был просто Ваня Чернов>25.
Русская школа оставалась оплотом социализма, она словно бы стояла на обочине пылящей дороги. Конечно, отдельные учителя вроде химика смущали покой, но в целом ученики видели общий настрой республики сквозь закопченное стекло.
* * *
Был ноябрь. Влажный, холодный. С короткими темными днями и мутными ночами. Йонас с Ликасом сидели на батарее в подъезде йонасовского дома, голодные и замерзшие.
– Сейчас бы мяса кусок да музыку.
– У гинтарасовской кодлы есть магнитофон.
– А у нас хрена лысого…
– Мне мать никогда не купит, – вздохнул Йонас.
– А отец может прислать из Москвы?
– Он сюда ничего не пришлет. Требует, чтобы я приехал. Сказал: «Придешь – будет все, а матери ни копейки не дам».
– А алименты?
– Не знаю, не слышал.
– Он как вообще, нормальный?
– Да, он клевый. Он за демократию, равные права, за Европу. Говорит, что КПСС прогнило и там старые пердуны.
– А ты за кого?
– Я тоже за демократов.
– Завидую… – буркнул Ликас.
– А чего завидовать?
– Если бы я понимал, кто такие демократы, кто коммунисты, я бы тоже кого-то выбрал.
– Понятно все. Демократы за народ, за молодежь, коммунисты – деды слабоумные, в маразме.
– Мне вот мало твоего мнения, чтобы поверить. Даже тут вообще нельзя верить…
– Эй, уроды малолетние! – раздалось из распахнувшейся двери квартиры, – валите к черту! засрали все, мрази!
Ликас встал и молча пошел на улицу, Йонас зябко сунул руки в карманы и двинул за ним, плавно двигая бедрами, почти не поводя плечами.
Йонас хотел было перейти на повышенный тон и отстоять свою политическую точку зрения, но соседский окрик сбил его, и последнее слово осталось за Ликасом как-то само собой, по-философски, даже красиво.
Они остановились в оранжевом ромбе света, падавшем на землю из окна булочной.
– Ну и куда идти теперь?
– Куда?.. Туда!
Их гоняли изо всех подъездов, угрожали милицией.
– Тогда по домам что ли? – сплюнул Йонас.
– Да, холодно, и жрать охота. На самом деле можно и в церкви посидеть.
– Ты ее к котельной подключишь?
– Костер разожжем на полу.
– Утро вечера мудренее. Орейвуар.
– И вам того же.
С этого вечера Ликас стал мечтать о магнитофоне.
Он даже знал, что хотел. Это был только-только появившийся латвийский VEF 286, стереомагнитофон, двухкассетник. Он стоил пятьсот рублей. Семейный бюджет за три месяца. Нда…
* * *
Пол в церкви местами был разобран. Штукатурка барочных нефов скрючилась, шелушась, и стала похожа на сомкнутые черные крылья бабочек, зимующих в темноте безвременья. Орган давно сломан, его словно раздавили, и трубки торчали с хоров ребрами Левиафана.
Ликас, Юргис и Йонас принесли сырую картошку, соль, спички.
Над одним из приделов не было крыши, там и решили жечь костер. В этой церкви прошло все детство Ликаса, Юргиса и других ребят. Здесь они прятали «клады», делали тайники, играли «в войну», курили, за эту цитадель шли битвы между дворовыми бандами…
