В 7½ или 8 часов вечера появлялись карты или другие игры, за ними мы засиживались до поздней ночи. Обычно вокруг стола составлялось несколько партий. Кто-нибудь садился за орган и, вращая ручку, исполнял наши любимые музыкальные пьесы. Или же Иохансен брал гармонику и наигрывал чудесные песенки. Его коронными номерами были: «О, Сусанна» и «Переход Наполеона через Альпы в открытой лодке».
Около полуночи, оставив вахтенных, мы ложились спать. Каждый должен был пробыть на вахте один час. Самой тяжелой обязанностью для вахтенных были, кажется, записи в журнале да еще обязанность – если залают собаки – посмотреть, не появился ли где-нибудь поблизости медведь. Каждые четыре или два часа вахтенный должен был подняться в бочку или спуститься на лед, чтобы сделать метеорологические наблюдения.
В общем, по-моему, можно не кривя душой сказать, что время у нас проходило хорошо; благодаря определенному и правильному режиму мы чувствовали себя, несомненно, отлично.
Мои ежедневные записи могут, мне кажется, дать самое лучшее представление о нашей жизни во всем ее однообразии. В этих записях нет сообщений о каких-либо великих событиях; но именно из описания мелочей жизни и составляется подлинная картина – такой, а не иной была наша жизнь. Я приведу здесь некоторые из этих записей так, как они были внесены в дневник, ничего в них не меняя.
«Вторник, 26 сентября. Прекрасная погода. Солнце стоит теперь совсем низко, сегодня в полдень оно поднялось над горизонтом на 9°; зима быстро приближается. Вечерами бывает до 8° мороза, но совсем не ощущаешь холода. К сожалению, сегодняшние наблюдения не обнаруживают, чтобы мы с особенной быстротой подвигались на север; находимся еще под 78°50' северной широты.
Бродил вечером по льду. Нет ничего изумительнее, ничего прекраснее полярной ночи! Сказочная картина, разрисованная красками нежнейших оттенков, какие только может придумать воображение. Это как бы расцвеченный эфир, от легкого колебания один пейзаж переходит в другой, и не знаешь, где собственно начинается один тон и кончается другой, и однако все они существуют, все многообразие налицо. Твердых очертаний нет, все мерцает, переливается тихой, дремлющей музыкой красок, далекой бесконечной мелодией невидимых струн. Но разве не так же возвышенна, тонка и чиста, как эта ночь, и всякая красота жизни? Сделайте краски поярче, и это уже не будет так прекрасно.
Небо раскинулось над тобой, как необъятный купол – синее в вышине, зеленое ближе к горизонту, лиловое и фиолетовое совсем внизу. По ледяным полям бегут холодные сине-лиловые тени; и розовеют края льдин, обращенные к отсвету исчезнувшего дня. Наверху, в синеве купола, мерцают так же мирно, как всегда, друзья-звезды, они никогда не изменяют. Луна повисла на юге огромным красно-желтым шаром с желтым кольцом вокруг и легкими золотистыми облаками, плывущими по синему своду.
И вдруг северное сияние расстилает по небосводу свое затканное серебром то желтое, то зеленое, то красное покрывало; вот оно расходится, потом опять беспокойно собирается в волнистые складки, развертывается и колышется серебряной лентой. Ярко вспыхивают снопы огней и гаснут на миг, и вдруг взметываются к зениту огненные языки; их внезапно прорезает снизу от самого горизонта мощный луч, и – все покрывало тает в лунном свете.
Чудится – точно вздох отлетающего духа огня; лишь кое-где витают светлые облачка, смутные, как предчувствие, – это пыль, стряхнутая со сверкающей мантии северного сияния. Но вот оно снова вспыхивает, новые молнии прорезают небо – нескончаемая игра! А тишина ничем не нарушается, глубокая, хватающая за сердце, бесконечная, как симфония вечности.
