Франц Кафка не желает умирать - страница 27

– Может, дело в том, что это никому даже в голову не приходит…

Он умолкает и решительно говорит:

– Я поеду за ним!

– В Кирлинг?

– Да, в Кирлинг! Вырву его из лап этих докторов, этих бездарей, этого Роберта Клопштока, который вцепился во Франца, как та пиявка! Привезу сюда, и доктор Мулштайн быстро поставит его на ноги.

– Папа! Ты просто не знаешь, о чем говоришь!

– А когда он наконец поправится, сделаю из него человека! Как говорят, начинать никогда не поздно. Он будет у меня настоящий мужчина, боец, способный противостоять превратностям жизни! Это всего лишь вопрос воли… Но вы, конечно же, понятия не имеете, что такое воля. Иногда мне даже кажется, что у вас в принципе нет того гена, который за нее отвечает…

– Ты бы смирился с этим тяжким испытанием, выпавшим на нашу долю…

– Я… Он у меня боксом будет заниматься.

– Папа, Франц больше даже не может стоять…

– Ничего, у меня постоит! А будет надо, я сам его держать буду! Потащу в клуб Иоакима Киршера! И поверь мне на слово, через три месяца он будет такой же крепыш, как его кузен Бруно.

– Папа, Франц уже не может ничего глотать…

– Он больше не будет часами нежиться в своей комнате, пусть сразу ставит на этом точку!

– Он не нежился, а писал.

– Да? Тогда больше не напишет у меня ни строчки.

– Он и без тебя уже не может написать ни строчки…

– Говорят, что выплыть обратно на поверхность можно, только достигнув дна. Так вот когда он на эту поверхность выплывет, то возьмет в свои руки бразды правления магазином. И станет крупным торговцем, это я тебе обещаю!

– Франц умирает, папа…

– Я поеду за ним… завтра. Нет, завтра не получится… Тогда в четверг. Да, в четверг утром, доктор Мулштайн поедет со мной, и мы привезем сюда Франца. Ты меня знаешь, я в отличие от других слов на ветер не бросаю! В пятницу он уже будет спать в своей постели! А на следующей неделе…

– Ты плачешь, папа.

– В роду Кафок мужчины не плачут!

– Держи, – говорит она, протягивая ему носовой платок.

Он благодарит ее, вытирает повлажневшие глаза и выходит из комнаты, шепча себе под нос:

– Крупным торговцем…

Она провожает старика глазами – его чопорный силуэт утратил все великолепие колосса, производившее на них такое впечатление в детстве. От жизненных невзгод морщины избороздили его лицо и износилось сердце. Из домашнего тирана он превратился в семидесятилетнего старика, немощного и больного. Сегодня он переживает худшие за всю свою жизнь дни, страшась пережить сына, которого сорок лет бранил и любил.

Но к чему злиться и выходить из себя, к чему перенимать у других конфликтную манеру общения? Из этих стычек она всегда выходила проигравшей, чувствуя в душе подавленность, до которой ее не довело бы даже поражение от руки злейшего врага. А в тех редких случаях, когда ей все же удавалось одержать верх, уходила из комнаты в состоянии эйфории от своей маленькой победы, превращавшей ее в мужественную, зрелую женщину, которая нашла в себе силы одолеть отца. Сегодня раскаты его голоса содержат в себе лишь бледный отголосок былых баталий и ссор. Самодовольство отца, так возмущавшее их с Францем и действовавшее на них как красная тряпка на быка каждый раз, когда он открывал рот, его всесилие, с которым они никогда не позволяли себе бороться, сменились крайней слабостью. Да и потом, может, он прав в своем желании отправиться в Кирлинг? Может, действительно лучше поехать к Францу вместо того, чтобы томиться в ожидании вестей от него?