– Ты агитируешь что ли? На кой мне всё это рассказал? Я и сам слышал, что народ на площадях кричит. А толку? Как узнать, что всё было так? Может, они на балу виноград не поделили.
– Рене, ты меня удивляешь. Все в курсе, из-за чего конфликт, и только ты не веришь.
– У нас все знают, потому что друг другу пересказывают одно и то же, а у саксонцев другие байки ходят. Меня всегда удивляет, с какой уверенностью люди утверждают, что как было. Спорят, бьют в грудь и говорят: Нет, ты не прав! Я лучше знаю, я там был. Ой, подожди-ка, не был. Но тот, кто мне поведал – вот он точно видел всё своими глазами.
У Рене мрачный взгляд на вещи. Он ко всем относится с недоверием, а каждое сказанное ему слово заведомо считает враньём. Впрочем, за неимением иного, вынужден на это враньё полагаться в надежде, что со временем вся ложь отсеется, останется лишь истина. Уж что-что, а отстаивать мнение, сложенное из баек и домыслов, он не станет.
– Я не пойму, на чьей ты стороне, Рене? Осторожней со словами, за такие разговоры в темницу кидают.
– Да что ж такое, уже и высказаться против нельзя? Или хвали, или молчи? Ты ведь и сам его за паранойю критикуешь. Я не во всём согласен с герцогом Эбергардом, но буду за него сражаться, коли придётся. Не хочу, чтобы в город вошло войско короля. Сам знаешь, что начнётся.
– Брось, город ни осаждать, ни разорять не станут. Собратья всё же, как-никак.
– Тогда герцог Эбергард очень хитро спрятался. Может хоть до второго пришествия тут просидеть, если запасы кладовой позволят. Войско Оттона в город не войдёт, а жителей река прокормит.
– Смейся, смейся.
– Собратья уже два года друг друга режут. Если захотят, Франкфурт с землёй сравняют. Не веришь? Ты как один из тех, кто надеется, что всё обойдётся, даже когда над головой свистят снаряды требушетов9. Не будь наивным, и худшее порой случается. Тебе ли не знать?
«Так, всё, нормы приличия соблюдены, о всяком потрещали, повспоминали старое, пора бы к делу, а то до вечера проторчать можно. У Гвидо темы для бесед не иссякают. За годы по тавернам скопил баек столько, что на пару томов хватит. Он трепаться может даже о яичной скорлупе».
– Я к тебе, собственно, по делу.
– Я догадался, что не пиво пить. Выкладывай.
– У нас священник сбежал. Хотим вернуть.
– Ух ты, церковь снова рабство узаконила? Поговори с теми ребятами, – Гвидо указал на восточных купцов, – думаю, сведут с кем-нибудь с варварского берега [побережье стран Магриба – Алжир, Тунис, Марокко]. Про Джаляль-аль-Хиляль слышал [небольшая, но стратегически важная база мусульманских пиратов в Провансе]? Говорят, за благородных девиц большие деньги платят, но и образованного святошу можно выгодно продать.
– Кто говорит, очередной пьяница, который за ворота Франкфурта ни разу не ступал? Не удивлюсь, если Джаляль-аль-Хиляль всего лишь восточный рынок, а на варварском берегу продают разве что скотину.
– А евреи не делают обрезание и едят свинину. Ладно, от меня-то ты что хочешь?
– Сведи меня с Вигериком.
Гвидо не выдержал, заржал как конь.
– Как я тебя сведу? Я и сам его в глаза не видел.
– Но у тебя же есть связи в трущобах.
– Да, пара скупщиков и шлюх. За кого ты меня держишь? Я добропорядочный горожанин, с серьёзным жульём не общаюсь.
– Ты сказал шлюх? Старая матрона должна знать Вигерика.
– Я не знаком со старой матроной. Пару раз её видел, но мы не общались.
