сел рядом с тобой – других свободных мест не было.
Провидение, не иначе.
Он начал разговор явно из вежливости, потому что ты сидела молча, вжавшись в стул, не зная, куда себя деть и совершенно не понимая, почему у тебя так сильно бьётся сердце. Вы обсудили несколько пьес и нескольких исполнителей. Ты горячо хвалила его исполнение; он с улыбкой отмахнулся от похвалы. Те двое, что играли после него, не впечатлили его так же, как и тебя. Поверхностно и бездушно. Один слишком упивался отточенной техникой, другой слишком витал в облаках, теряя суть произведения.
Ты помолчала, ожидая, что он скажет о твоей игре.
– Могу сказать, что Дебюсси – не ваш любимый композитор.
Ты усмехнулась. Он был прав.
– Но вы чувствуете музыку.
Звучит как комплимент.
– Спасибо, – сказала ты. – Я её обожаю.
– Но если не Дебюсси, то кто?
– Фридерик Шопен.
Его потрясающе красивая, часто печальная, порой трагическая музыка проникала тебе прямо в душу. Ты им восхищалась. Тебе было нелегко играть его произведения, но ты старалась, как могла. Ты была в музее Шопена в Варшаве и осталась в полнейшем восторге от посещения. Ты могла бы там жить.
– В следующий раз собираются играть Шопена.
– О, это здорово!
– Вы придёте?
Лучше бы он никогда этого не спрашивал. Лучше бы ты ненавидела Шопена, музыкальные вечера, музыку вообще. Но это было твоей судьбой.
– Да, – ответила ты. – Да, я приду.
– Тогда, может, ещё увидимся, – сказал он, вставая и слегка кланяясь.
– Ага, – пробормотала ты, чувствуя себя малолеткой.
Он ушёл, но его образ остался с тобой. После перерыва играли ещё два произведения, но ты даже не могла вспомнить, какие. Всё, что ты помнила, – это его длинные пальцы, легко извлекающие из податливых клавиш волшебные звуки, загадочную улыбку, бархатистый баритон. Но вы чувствуете музыку.
Они сказали: он часто приходит. Они сказали: он отлично играет. Они сказали: его все здесь любят. Но они не сказали: он одиночка. Не сказали: он немного странный. Не сказали: никто о нём ничего толком не знает.
Он отличался от других. От всех, кто был на этом вечере. От всех, кого ты когда-либо встречала. Он был особенным. Только потом ты узнала, насколько. Отточенный образ. Дружелюбная маска. Многослойная броня. Грандиозный трюк, лучшее выступление фокусника. Прирождённый лжец, покорявший своей харизмой.
Но ты влюбилась не в утончённость, не в дружелюбие, не в харизму, не в вежливость, не в эрудированность, не в холодные карие глаза, прикрытые пшеничной чёлкой. Не в часть образа. Ты влюбилась в душу, касающуюся клавиш. В ту часть, что была скрыта ото всех. В ту часть, что была настоящей.
А потом и в ту, что была настоящей.
У тебя уже не было выбора.
На следующий вечер действительно играли Шопена. Каждый мог выбрать произведение на своё усмотрение. Он тоже пришёл. Но место рядом с тобой заняли, и он сел на два ряда впереди. Ты смотрела на его затылок и думала, сел бы он с тобой, если б место было свободно, или это произошло бы только в твоей голове?
Ты прослушала великолепные ноктюрн си-бимоль минор, прелюдию до минор, ошеломляющий революционный этюд, полонезы – блестящий ля мажор и увлекающий за собой ми-бемоль минор. Ты получила колоссальное удовольствие. Тебе было интересно, что сыграет он. И он не разочаровал. Ноктюрн до-диез минор. Божественно. Твоё сердце было разбито.
Ты выбрала четвёртую прелюдию ми минор. В её исполнении ты, по крайней мере, была уверена. Не хотелось бы опозориться перед
