Фундаментальные основы права. Компаративистика в юриспруденции. - страница 18

С. Пуфендорф. То же можно сказать о Пуфендорфе, который, как справедливо и метко указывает П. Жане в двух томах своего исследования о естественном праве, не дает определения права вообще[40]. По мнению Шталя, Пуфендорф лишь затемняет мысль Гроция. Это, по нашему мнению, неверно, он только, развивая их далее, резче говорит об их несостоятельности.

«Человек, будучи животным страстным к своему самосохранению, бедным и беспомощным сам в себе, не в состоянии сохранить себя без помощи себе подобных, должен иметь чувство общительности, т. е. быть готовым поддерживать, насколько зависит от него, общительность со всеми другими сообразно устройству и цели человеческого рода. Отсюда следует, что если кто-либо стремится к цели, то он обязан пользоваться средствами, необходимыми для этой цели, а посему все, что способствует к общительности, должно быть рассматриваемо как предписание естественного права; все, что ее стесняет, как запрещение естественного права»[41].

Пуфендорф выводит обязанность общительности из беспомощности человека, но из этой беспомощности вытекает лишь полезность общительности, но не ее обязательность, ибо наш дух не делает полезное обязательным для нас. Раумер с большей основательностью заметил, что положение «человек нравствен, причем общителен» с большей основательностью можно сказать наоборот[42]. Но допустив даже, что Пуфендорф доказал полезность общительности, он этим обосновал лишь нравственность, но не право, ибо общительность как нравственная обязанность предписывает лишь бесконечную уступчивость, но не дает правила, нормы, которые должны содержаться в праве. Недостаточность своих оснований Пуфендорф хотел подкрепить божественным авторитетом: «Бог самим созданием человеческой природы такой, какова она есть, дал основание для естественного права, причем при этой природе человек не может сохраниться иначе, как уважая закон естественной природы»[43]. Но повеление Божества, вытекающее из природы, мы можем черпать лишь в законах разума, а законы разума не выводят обязательное из полезного.

Дж. Локк пытался двояким, даже трояким способом, опытным путем дойти до понятий добра и права, но одинаково безуспешно:

«Добро и зло суть вещи, относящиеся к удовольствию или страданию. Добром мы называем то, что причиняет или увеличивает нам удовольствие или уменьшает страдание, вообще все то, что доставляет или способствует обладанию нами какого-либо добра или устранению какого-либо зла. Наоборот, мы называем злом то, что может произвести или уменьшить наши страдания или вообще то, что доставляет нам зло или лишает нас добра»[44].

Локк отождествляет понятие добра и зла с тем, что причиняет нам счастье и несчастье, «ибо меньшая степень того, что называется счастьем, столь же лишена всякого страдания и в ней также присутствует такая доля удовольствия, без которой никто не может быть доволен»[45]. Наконец, Локк говорит, что моральное добро или зло есть только согласие или несогласие наших свободных действий с некоторым законом, по которому доброе или злое начертано в нас властью и волей законодателя. Такими законодателями бывают: Бог, устанавливающий божественный закон, гражданский закон, устанавливаемый государством, и философский закон, устанавливаемый общественным мнением. «Под божественным законом, – говорит Локк, – я разумею тот закон, который Бог дал для действия людей, обнародуя его или в свете природы (light of nature), или голосом откровения. Гражданский закон есть правило, устанавливаемое государством для регулирования действий членов его; он дает другую меру для определения, того, какие действия должны считаться преступными, а какие нет. Наконец, общество повсюду дает наименование добрых тем действиям, которые в нем считаются похвальными (praise worthy), и называет злыми те, которые не пользуются одобрением