Она приладила бутон к тонкой, гнущейся в шее трубочке и протянула мне. Я взялся за получившийся стебель.
– Существует какая-то вероятность, что ты останешься в городе навсегда? – прямо спросила Криста, не отпуская его.
– У нас с отцом нет таких планов, – заученно ответил я.
Это новое, ужасно женское выражение ее глаз Минотавр мог бы назвать взрослением. Если бы хоть что-то в этом понимал.
Столешницу царапнула короткая вибрация. Арикот вспыхнул уведомлением о новом сообщении. Пальцы Кристы ослабли, цветок покачнулся в сторону. Я отпустил его и потянулся за смартфоном.
– Нет. Я сама.
Каждый раз я думал: вот бы запомнить Кристу такой. Вот бы, когда наступит время, запечатлеть ее в памяти на этом изломе ее силы и слабости. Но время шло, и в новые встречи восторженная надежда напополам со щемящей жалостью переполняли меня еще сильнее. Вместе они будто бы даже назывались гордостью. И тогда мне хотелось так по-старомодному, как в кино, иметь ее маленькое фото в кармане, чтобы смотреть, рассказывать, показывать, как в лабиринте было принято; где все это понимали.
– Вот видишь, – улыбнулся я.
– Вижу, – выдавила она. – Даже такая бестолочь, как я, может прочитать одно слово.
И было слово, верно.
И слово было: приезжай.
* * *
Я сидел на крыльце и слушал гудящую аптечную вывеску напротив. Сияющие буквы расплывались в длинной черной луже, которой стал тротуар за несколько дней непрекращающихся дождей. Перенасыщенный влагой неон трещал. Это был опасный звук короткого замыкания – как от оголенных, вьющихся по земле проводов.
Старый город спал, но воздух полнился звуками. Их приносили ветер и дождь с бессонного, взбудораженного огнями залива. И небо, что надо мной было брезентовым, беззвездным, вдалеке светилось, как в полярный день.
– Ба! Миш… – окликнул меня знакомый хриплый голос. – Ты чего тут мерзнешь?
Я поглядел вдоль улицы. К крыльцу, попивая из жестяной банки кофе, неторопливо приближался Мару. За его плечом висела спортивная сумка, которую он всегда брал, если уходил из лабиринта дольше чем на день. Куда-то туда, в огни неперегорающих рамп.
– С возвращением, – устало улыбнулся я.
Мару поднялся ко мне. Сумку с вещами плюхнул на ступеньку выше, а сам так просто, обыденно уселся рядом, будто мокрое крыльцо было нашим излюбленным местом для пикников.
– Скоро перегорит, – кивнул он на вывеску напротив.
– Ага, – ответил я.
Мару был не многим крупнее меня, но обладал внетелесной, какой-то кармической основательностью. Рядом с ним все замедлялось и упорядочивалось, попадая в гравитационное поле того безмятежного спокойствия, к какому, наверное, приходили буддистские монахи на исходе перерождений.
– Мы встретились с Кристой, – наконец сказал я, потому как на это и было рассчитано наше молчание.
– Здорово, – кивнул Мару. – Как у нее дела?
Я не сводил взгляда с перевернутых букв в луже.
– Мама болеет. Времени мало, нужны деньги. Я вынудил ее позвонить отцу.
– Молодец, – Мару знал, каких это стоило трудов. – Хорошее решение.
Я поглядел на него страдальческой украдкой.
– Мне бы твою уверенность…
Мару посмеялся, отсалютовал банкой.
– Поживешь с мое…
– Да хоть трижды, – я протер лицо ладонями. – Кажется, я все делаю неправильно.
– Многие из нас проходили через это, Миш. Но не переживай: контрфункции – больше, чем мы, и сильнее, чем кажутся. Иначе Дедал их не спас бы.
Я помолчал, затем спросил:
