– Он меня достал. Я молча ушел. Все просто.
– Это ожидаемо.
– Это неправильно. Мне следовало объясниться. Сказать все лично. Мару говорит, кто-то всегда должен быть умнее.
– Так не работает в асимметричных отношениях.
Я окинул Ариадну взглядом – такую безвозрастную в плаще на три размера больше нужного и без следа эмоций на лице.
– Иногда мне хочется принять твое беспокойство на свой счет, – я устало улыбнулся. – Но увы.
– Увы, – ответило мне эхо колодезного двора.
Ариадна отвернулась.
– Будь осторожен.
– Не думаю, что здесь мне что-то угрожает.
– С тем, что узнаешь, – пояснила она и ушла.
Я проводил ее взглядом, вернулся в салон. Трюк с дворниками сработал. На заболоченном амальгамой лобовом стекле проступили знакомые нагромождения. Я активировал уджат. Ртуть смешалась с золотом. Продублированные им символы стягивались в комбинации, и я спросил у них как, и я спросил у них где. Они ответили координатами. Уджат перевел.
Южный вокзал.
Я судорожно выдохнул. В кармане снова зазвонил априкот. Я полез за ним, потому что все равно собирался записывать. Потому что думал: Мару. Думал: Ариадне осталась пара дверей. И только машинально приняв вызов, я заметил незнакомый номер. Впрочем, меня это не смутило. Я был находкой для телефонных соцопросов.
– Предположим, мы друг друга не знаем, – услышал я мужской голос, мягкий и вкрадчивый, как на ночном радио. – Предположим, я говорю: «Согласно ежегодной статистике, тридцать два процента жителей нашего города начинают готовиться к новогодним праздникам с последней недели октября». Если кто-то слышит наш разговор, ты отвечаешь…
– Нет.
Я выпрямился, заметавшись взглядом по салону.
– Меня никто не слышит, – хрипло пояснил. – Кто вы? Откуда у вас этот номер?
Динамик замолчал. Но тихо в нем не стало. Я слышал поток людей, дребезжание железных колесиков и интуитивно знакомую, запрограммированную певучесть объявлений.
Я слышал Южный вокзал.
– Ты пацан с гетерохромией? – уточнил априкот. – Отсюда не видно.
– А вы… – Я судорожно перебирал взглядом цифры, буквы перед собой. – Вы энтроп, который ночью проник в лабиринт? Вы заразили Минотавра дрезденской чумой?
Голос усмехнулся:
– Дурную славу не перегнать. Только мне не нравятся глаголы, которые ты используешь. Активный залог подразумевает ответственность. Как будто я имею выбор – делать что-то или нет.
– Тогда зачем вы звоните? Если у вас нет выбора?
Энтроп посмеялся, и голос его стал теплым, как летняя заводь, и опасным, как русалки в ее глубине.
– Чего нет, того нет. – Смех резко, остро заглох, и симбионт продолжил: – С кашемира не отстирывается кровь. А это все меняет.
Я нашарил число. Уджат перевел его: тридцать восемь градусов Цельсия. Искры находились там, где было тридцать восемь градусов. Только я понятия не имел, что на вокзале могло иметь такую температуру.
– Почему вы звоните мне? Чего вы хотите?
– Я отвечу только на один вопрос. Выбирай с умом.
Я вцепился в чехол, будто без него улетел бы в космос.
– Искры у вас?
– Бинго.
Я сглотнул.
– А та женщина?
– Это следующий вопрос. Но так и быть…
Он отстранился, впуская в мою голову чужие голоса. На фоне играла какая-то игрушечная песенка, смеялись дети. Но их вдруг перекрыло – близкое, ласковое:
– Привет.
Спину окатило.
– Привет, не просто курьер, – прошелестела смотрительница.
– Здравствуйте, – вымучил я, – не сотрудница галереи.
Она посмеялась, но почти сразу закашлялась, и это был тяжелый кашель, ниже бронхов. Я не слышал его вчера.
