* * *
Даниэль уселся на постель в своем временном пристанище, накрыв голову. Письмо – неизменный спутник последних лет – больше не тяготило карман, но по-прежнему – душу. Оно отпечаталось в памяти каждой строчкой, каждым проклятым словом, будто его выжгли каленым железом. Эта мечта, чья-то греза о большой и искренней любви – ей не дано было сбыться, даже в обмен на вечность. Даниэль знал это, как никто другой. Что, если он ошибся, позвав Сольвейг с собой? Что, если ему суждено ошибаться раз за разом?
* * *
Солнце – желтый скарабей – лениво ползло по небу, забираясь все выше и выше. Спасение от него не приносили даже зыбкие тени домов и деревьев. В городе пахло забродившими персиками, и, если высунуть кончик языка, можно было ощутить железный привкус грядущей грозы.
Даниэль уверенно шагал впереди, так, словно знал Варну лучше Сольвейг. Сегодня он был немногословен. Улочки петляли, преисполненные утренней тишиной. Перед глазами мельтешила мошкара и сгущалось марево. Сольвейг думала: увидит ли она этот город когда-нибудь еще? Наконец Даниэль остановился. Она огляделась: переулок и правда выглядел незнакомым.
Куцая дорожка, будто дождевой червяк, извивалась под сенью раскидистых платанов, упираясь в тупик. Вернее, в маленький розовый домик, так похожий на игрушечный. Деревья – часовые на посту – охраняли его с двух сторон.
– Что это за место?
– Увидите, – Даниэль загадочно улыбнулся.
На розовом домике не было указания улицы или номера. Из трубы поднимался приветливый дымок, но закрытые окна не выражали гостеприимства. Дверь украшала резная табличка: «Возьму то, что вам не нужно, отдам то, что необходимо». Даниэль решительно постучал. Из глубины дома тут же донеслось глухое, чуть дребезжащее: «Войдите».
Сольвейг осторожно переступила порог вслед за Даниэлем и застыла с разинутым ртом. Внутри розовый домик был столь же странным, сколь и снаружи. Единственный свет исходил от старой масляной лампы, подвешенной под потолком. Свет мерцал и подрагивал – вокруг крутились мотыльки. «Шурх-шурх-шурх» – бились они о стеклянный конус. Где-то тикали часы и плевался помехами радиоприемник.
Посреди комнаты, точно генерал, стоял крепкий дубовый стол, а вокруг, там, где свет истончался, выступали из темноты горы хлама. Чемоданы, сложенные стопкой друг на друга, колонны книг, пучки высушенных цветов. Стену подпирала одинокая скрипка без струн и смычка. Рядом лежал сдувшийся кожаный мяч.
Внезапно из-за книжной горки показался силуэт. Это был приземистый человек, чей возраст определить наверняка не представлялось возможным. Его виски уже тронула седина, но глаза смотрели живо и с вызовом. Человек принялся хлопотать.
– Ох, что же я, что же я, нужно скорее впустить солнце! – он выскочил за дверь и распахнул ставни.
Солнечные лучи распугали мотыльков. Залитая светом комната разом преобразилась. Груды хлама уже не казались такими неаккуратными – во всем обнаружился удивительный порядок. Бока скрипки блестели от полироли, мяч был тщательно очищен от грязи, чемоданы щеголяли новенькими кожаными заплатками, а книги – переплетами.
Человек вернулся и раскинул руки, заключив розовый домик в объятия:
– Добро пожаловать в мою обитель, славные-славные путники! – он подмигнул Даниэлю и сделал забавный реверанс в сторону Сольвейг. – Я слышал, вы отправляетесь в путешествие, фру?
– Как вы узнали?
