Фургончик с мороженым доставляет мечту - страница 9

Даниэль улыбнулся:

– Лишь в то, что видел собственными глазами. А я видел немало.

Сольвейг принялась разливать чай. Прозрачный и золотистый, он источал аромат Тосканы – разбухшие от спелости апельсины и корица.

– На что похожи заветные мечты? – внезапно спросил Даниэль.

Рука Сольвейг дрогнула, и на столе тут же образовалась лужица.

– Позвольте мне, – он забрал чайник. – Если вы не хотите отвечать, я пойму.

– Никто прежде не спрашивал меня об этом, – она обхватила чашку пальцами. – Для каждого мечта – это что-то свое. Некий предмет, имеющий особое значение.

Даниэль помнил их: платок с вышитыми инициалами, пожелтевшее фото в нагрудном кармане, горстка родной земли в узелке, зачитанное до дыр письмо… Но вслух сказал иное:

– Вроде тех, что лежат на полках в соседней комнате?

– Нет, это всего лишь детские дары. Я никогда не отняла бы мечту у ребенка.

– В них есть особая магия, не так ли? В детс-ких мечтах.

– Верно, – согласилась Сольвейг. – Могу я предложить вам мороженое к чаю?

– Необычное сочетание. Но я не посмею отказаться.

Утренняя партия еще не подошла как должно, но Сольвейг решила рискнуть. Мороженое, пролежавшее в холодильном ларе по меньшей мере восемь часов, было мягким и кремовым, точно нежнейший шелк. Она присыпала пломбир толченым орехом и полила мятным сиропом.

– Это еще прекраснее, чем то, что я пробовал вчера! – Даниэль облизал губы. – Кажется, вы и вправду ведьма.

Сольвейг рассмеялась.

– Я рада, что вас это не пугает.

– Вы снова исполнили мое желание, – он мечтательно закрыл глаза. – На вкус – будто облако.

Наслаждаясь мороженым, Даниэль украдкой поглядывал на Сольвейг. Непослушные кудри цвета чая с ромашкой свободно падали на плечи и стекали вниз, по спине, глаза, в которых застыло море, и хрупкая, но все же вечная юность. Ничто в ее облике не сулило зла, хоть от Сольвейг и веяло холодом. Воображение тут же нарисовало картинку: глыба льда, скрытая в темных водах, а он – «Титаник», плывущий навстречу.

– Ну а вы… – сказал Даниэль, разделавшись с десертом. – У вас есть мечта?

Сольвейг вздохнула и отвела взгляд. Небо за окном стало черничным и рыхлым, точно сорбет, – хочешь, зачерпни ложкой. Дождь прекратился, забрав с собой волшебство.

– Наверняка когда-то была… – ответила она. Печальная улыбка тронула губы.

Все эти годы, переезжая из города в город, из страны в страну, Сольвейг искала место, где смогла бы осесть. Она собирала чужие мечты, словно коллекцию редких монет, чтобы горстью бросить их в фонтан собственной жизни. Люди рассказывали истории, и она хранила каждую, но не могла вспомнить, как началась ее. Сольвейг терзали страхи и сомнения, родом из далекого, покрытого паутиной мрака прошлого, будто начать мечтать означало потерять себя в погоне за новой, неизведанной, свободой. Свободой, которой она была лишена, в отличие от Даниэля, скованного долгом службы и быстротечностью времени. Сольвейг была вольна выбирать пути и маршруты, но звено за звеном ковала цепь.

Той ночью она долго не могла уснуть, слушая северный ветер. И лишь под утро, когда его дыхание слилось в унисон с ее, Сольвейг наконец сомкнула отяжелевшие веки. Той ночью ей снился Париж.

Сольвейг давно не готовила с таким воодушевлением. Оказалось, что готовить для себя – совсем не то же, что готовить для кого-то. Конечно, она торговала мороженым уже много лет и держала в мыслях образ каждого, кому предназначался тот или иной рожок, пломбир на палочке или засахаренный фрукт. Но в этом не было той интимности, того легкого волнения и трепета, какой обнаруживал себя за ужинами с Даниэлем. Это стало своеобразной традицией: каждый вечер, закрыв «Фургончик», Сольвейг отправлялась на кухню и творила волшебство.