День за днем, двор за двором, селенье за селеньем пополняли музейную коллекцию экспедиторы, на многие годы вперед, обеспечивая работой своих архивариусов и реставраторов.
Иногда случались поразительные вещи. Однажды с дровяника им достали иссохшую, потемневшую от времени икону, сообщив, между прочим, что это последняя из расщепленных уже на растопку – пропитанная маслом древесина больно хорошо огнем схватывалась!. Тихвинская Богоматерь оказалась уникальным творением неизвестного иконописца аж, шестнадцатого века! Сердце Ирки непонятно щемило, когда она пыталась представить себе, что же во всех этих сараях еще могло храниться, а что уж безвозвратно потеряно, исчезло, обратилось в дым…
…Между тем простота и незамысловатость сельской жизни, яркий, прозрачный, не приглушенный городским смоком свет и цвет окружающей природы, чистый воздух, безграничный простор, большие и малые животные, являвшиеся неотъемлемой частью здешнего по библейски гармоничного, налаженного быта, равно как и сокровища, которыми он был наводнен (а именно так, словно к бесценным кладам, относились к находкам музейные энтузиасты) – стали для городского подростка откровением, разбудили воображение, очаровали. В окружении людей всецело поглощенных собственными изысканиями, невольно заражаясь их увлеченностью, она одновременно с этим впервые в жизни на столь долгое время оказалась предоставлена самой себе, тогда как ум ее получал столько новых, не похожих ни на что былое впечатлений!. И вакуум ее души чудесным образом заполнился.
Так родилась Иркина идея фикс.
С тех пор мечта, поселится в деревне, уже ее не оставляла.
Но у домочадцев подобная метаморфоза не вызвала понимания. Скорее недоумение, ужас, негодование и протест. Будущее Ирины они трактовали иначе, считая своим правом, а главное долгом, о нем позаботится.
– А как же институт, а личная жизнь? Что, выйдешь за муж за тракториста? Кем ты там будешь, дояркой? На что ты обрекаешь себя и своих будущих детей? —Твердили они день и ночь.
Но Ирочка не сдавалась. Не умея привести вразумительные, с точки зрения городской целесообразности, доводы она попросту стаяла на своем.
К сожалению, ее упорство не приносило положительных результатов. Скорее наоборот, впоследствии явилось причиной окончательного разрыва с родней и прежней жизнью.
Близкие недоумевали!.. Поначалу все списывалось на переходный возраст, затем на пустое упрямство, позже стали грешить на ее умственное нездоровье. После нескольких лет отчаянного противостояния, несмотря на шантаж родителей («Если ты это сделаешь, мамино сердце не выдержит»), который в восемнадцать лет все же удержал, любящую дочь от решительного шага, Ирина все еще не сдавалась, надеясь по-хорошему отстоять свое право на самоопределение..
Небольшая отсрочка (от совершеннолетия до решающего шага) стоила ей девственности. В один из побегов из дома, после очередного громкого скандала, ее подцепил некий городской хлыщ, называвший себя фотографом-авангардистом. Был он любителем всяческих, но по преимуществу женских, красот. Ирине отводилась роль музы-вдохновительницы и… конечно, любимой модели. (Книжка о французских импрессионистах, прочитанная ею в юности, не пропала даром).
На первом же сеансе, с трудом преодолевая смущение, она лежала в чем мать родила посреди тяжелых складок, ниспадавшего от куда-то сверху темного бархата, изо всех сил старалась не щурится (очки, как и все остальное, конечно, пришлось снять). Вокруг нее маэстро живописно разбросал фруктовую бутафорию. Ирину знобило, несмотря на, царящую в студии, духоту.. Мастер своего дела тем временем приблизился. «Мне необходимо изменить положение вашего тела» – отчеканил он. Его лицо Ирочка видела не отчетливо, зато вполне отчетливо ощутила горячую, потную ладонь на своей груди и вдавившиеся в ребра твердые, восковые фрукты… Он действительно изменил положение ее тела, лишив возможности сопротивляться…
