– Потому что у вас собственных разведподразделений нет, возможно, про вас забыли, а еще возможно, что наверху про немецкое продвижение в данном направлении еще не знают, товарищ лейтенант! Леса вокруг, а доты в Себежском УРе[7] бегать, закрывая прорывы, по ним не умеют. – С особистом я держался подчеркнуто сухо и независимо. Этой публике вообще нельзя давать себе на шею садиться, сейчас в особенности. Никогда не любил этот контингент, с тех самых времен, когда дядя Сережа за автоматные патроны мне уши крутил. А потом ещё и отцу накапал, чтобы он меня, как следует, ремнём выдрал. – Судя по тому, что вы ничего не знаете, наиболее вероятно, что штаб армии потерял управление частью соединений и не имеет достаточно достоверных данных о ситуации на нашем участке фронта. Прошу информацию ему об этом довести и требовать эвакуации. Я со своими людьми, ради ваших раненых, ее прикрою.
– Товарищ лейтенант, можно посмотреть на ваши документы? – Хотя особист, возможно, мне и поверил, но я бы удивился, если такой вопрос мне не был бы задан.
– Нельзя, ничего интересного вы там не увидите. – Я стал невежлив и груб. – Дело в том, товарищ лейтенант, что меня тут сейчас нет. Я вам только мерещусь. Ни меня, ни моих машин, ни техники, ни нашего экспериментального обмундирования, вооружения и снаряжения вы, товарищи, на самом деле не видите. Все, что от вас требуется, это донести руководству о немцах в десяти-двадцати километрах и получить добро на эвакуацию госпиталя, а также доложить наверх, что 104-я отдельная специальная танковая рота Суровова вышла с территории Прибалтики из окружения и требует немедленной эвакуации своей совершенно секретной техники, во избежание ее захвата противником. Требуется либо восемь платформ в железнодорожном составе на станции Борисово, либо маршрут и сопровождение до другой точки эвакуации. Горючим располагаю, техника боеготова, боеприпасов для имеющейся техники с избытком.
От такой наглости непонятно кто растерялся больше – особист, не привыкший к такому пренебрежению, или интеллигентный доктор Заруцкий. Меня несло, самопроизводство в командиры роты казалось естественным. Решить наши проблемы могла только хуцпа[8].
– Рота встанет в заслон у Гадюкинского моста. Делайте, что хотите, товарищ военврач, – напрягшийся особист бросил взгляд на стоявшего в паре шагов политрука, – но чтобы к ночи госпиталь был на станции и максимум к утру был поезд. Автотранспорта, думаю, вам не предоставят. Иначе угробите и себя, и всех своих людей.
Далее требовалось заткнуть контрразведчика, что я и сделал, нагло ткнув ему пальцем в грудь.
– И вас это тоже касается, товарищ лейтенант. Если вы сейчас не начнете эвакуацию людей, к ночи я умываю руки. Умирать на высотах и рисковать сдачей противнику совершенно секретной техники я в таком случае не буду. Заслон просто снимется, максимум с наступлением темноты. Коли к вечеру будете на станции ожидать эшелон – до утра прикроем. Нет – уходим и следуем мимо. Наша техника и вооружение не имеют права попасть в руки немца ни при каких обстоятельствах. Я ради вас головой рискую – к стенке поставят как здрасте. Вы меня поняли?
– Да… – растерялся особист. Начальник госпиталя выглядел не менее удивленным.
Продолжив, я обратился к нему:
– Товарищ военврач второго ранга, хотел бы попросить, как начнете эвакуацию отправьте ко мне офицера связи
