Галерея забытых снов - страница 10

Тьма сомкнулась, и она упала, погружаясь в пустоту, где не было ни времени, ни надежды – только галерея, что знала её имя.

Эванджелина очнулась в своей постели, но слёзы жгли её щёки, а комната, пропитанная полумраком, казалась склепом, где реальность была растянута и изношена. Блеклый свет пробивался сквозь шторы, но он был холодным, как лунный луч над могилой. Её разум, хрупкий, как стекло, трещал под тяжестью видений – Марта, её дочь, кровь, Александр, чьи глаза были зеркалом её собственной тьмы. Она не знала, спала ли она, или пробуждение – лишь новый зал галереи.

Стук в дверь. Голос матери, тонкий, с тенью страха:

– Эванджелина? Ты не спустилась к завтраку… Ты в порядке?

Эванджелина не ответила. Её взгляд, пустой, как у куклы, блуждал по комнате, где тени шевелились, как живые. За дверью послышался шёпот, приглушённый, но острый, как лезвие:

– Она снова говорила сама с собой, Джеймс, – голос Анны дрожал. – Ты видел её глаза? Пустые. Как у той…

– Не говори так, – оборвал отец. – Не сейчас. Мы не должны терять её. Я… поговорю с доктором Элдриджем. Он знает, кого…

Лечебница. Слово взорвалось в её черепе, как крик ворона, вцепившегося когтями в плоть. Запереть. Связать. Уколы. Смирительные рубашки. Нет. Она отпрянула от стены, как от пламени, и сердце её билось, как птица в клетке. Надо бежать. К Александру. Он спасёт. Он знает. Он – ключ. Или проклятие. Но он – единственный.

Она бросила взгляд в окно. Сумрак, вечный спутник нового дня, застилал улицы. Мир казался зыбким, как акварель, размытая слезами. Но где-то там – он. Эванджелина не надела ни шляпы, ни перчаток. Плащ цвета воронова крыла обвил её плечи, как отчаяние. В котомке, у сердца, лежал том Кэрролла – часослов её заблуждений, свиток изломанных грёз. Она вышла, ведомая не рассудком, а зловещим зовом, что вёл её всё глубже в бездну.

Глава VII. Кто ты?

Эванджелина, ведомая зловещим зовом, что звучал в её груди, как второе сердце, вырвалась из дома, где тени шептались о лечебнице. Плащ, цвета воронова крыла, обвил её плечи, как отчаяние, а в котомке, у сердца, лежал том Кэрролла – скверный часослов её заблуждений, свиток изломанных грёз. Окно, словно зияющая рана, распахнулось перед ней; дыхание утра хлестнуло по лицу, и плющ, как руки мёртвых, тянулся из каменных стен. Она спустилась в сад, невесомо, обречённо, и трава, знавшая её шаги, молчала, как свидетель проклятия.

Она знала, куда идти – не разумом, но инстинктом, как будто тьма Александра, его глаза, его холодное прикосновение начертали путь в её душе. Блэквуд-холл. Название всплыло в её сознании, как обломок сна, и она не сомневалась, хотя он никогда не говорил, где искать его. Возок, скрипящий, как надгробие под ветром, замер у обочины. Возница, чьё лицо таилось в складках мрака, всмотрелся в неё с тоской, уместившейся в один взгляд.

– К Блэквуд-холлу, – выдохнула Эванджелина, и её дрожащий голос был полон решимости.

Возница покачал головой, и глаза его, тусклые, как угли, вспыхнули страхом.

– Туда не ездят, мисс. То место проклято. Пепел и кости – всё, что осталось. Вернитесь домой, пока ещё можете.

– Вези, – отрезала она, и в её глазах, где тьма боролась со светом, мелькнула одержимость. – Я должна. Сейчас.

Он открыл было рот, чтобы возразить, но её взгляд, острый, как лезвие, заставил его умолкнуть. Пожав плечами, он хлестнул лошадей, и возок, скрипя, двинулся вперёд, в сумрак, где дорога растворялась, как след в песке. Эванджелина сидела, сжимая котомку, и тени за окном шептались её именем, как холсты галереи: «Жизнь за жизнь». Мир дрожал, будто отражение в треснувшем зеркале, и голос, холодный, как могила, звучал в её голове, обещая ответы или проклятие.