Постоянные придирки, иногда обидное высмеивание перед классом, снижение отметки за любую помарку, двойка, если забыла и не сделала хотя бы одно из десяти заданий, – все это превратилось для меня в рутину школьной жизни, от которой я не могла ни защититься, ни сбежать. Меня ругали за потерянную тетрадь, которую сама же учительница забывала мне отдать, а когда вспоминала, ругала снова меня, что не настояла и не напомнила. Аккуратно написанное сочинение, над которым я трудилась полдня, перечеркивали рваной красной чертой и приписывали: «Плохо думала! Двойка!» Могли забыть, что у меня День рождения и не поздравить. И лишь день или два спустя Татьяна Николаевна, спохватившись, отдавала мне на перемене забытый подарок, не находя нужным ни извиниться, ни добавить хотя бы пару пожеланий.
Глупая маленькая девочка, я снова и снова, глотая слезы, чего-то ждала, надеялась, что несправедливость рассосется, как мрачная дождевая туча, старалась изо всех сил, но уже понимала или догадывалась, что ничего не получится, потому что внутри Татьяна Николаевна такая – жесткая, холодная, желтая и кислая, как лимон.
Мать ни за что бы не стала меня слушать, даже если бы я попросила перевести меня в другой класс. Да еще бы и отругала за жалобы. Поэтому мне приходилось только терпеть. Как часто перед сном я перебирала в памяти полученные за день душевные царапки и плакала, отвернувшись к висящему на стене ковру, плакала беззвучно, чтобы никто в комнате, где спало пять человек, не услышал мои жалкие детские всхлипывания.
А по коридору школы проходила та, другая учительница, одаривая окружающих теплотой взгляда, и ее питомцы жались к ней, как цыплята к матери-наседке, стараясь не выходить из благодатной сени ее защиты и любви.
ГЛАВА 10. Ксандра. Роковой запах
Умение считывать людей, разумеется, срабатывало не всегда одинаково и в полной мере: иногда я чувствовала сильнее, иногда слабее. Но все же это умение помогало мне выбирать друзей, сторониться неприятных людей и чувствовать ложь и притворство. Я знала, что сосед по парте Антоха добрый и даже наивный парень, несмотря на его задиристость и хамоватость. Знала, что глазная врачиха в детской поликлинике ненавидит и своих коллег, и своих пациентов: ее аура горела гневным темно-лиловым цветом, выплескивающим порой на поверхность венозно-бардовые всполохи. Я знала, что соседка тетя Вера веселый и милый человек, аура которого всегда пахнет яблоками и карамелью. А вот сосед с первого этажа неприятный человек, от которого исходят жаркие сухие волны злости и зависти.
Особенно гадким для меня было ощущение ауры другого нашего соседа, вернее жителя соседней пятиэтажки, высокого худощавого мужчины, которого во дворе называли дядей Борей.
Дядя Боря имел располагающую к нему внешность, фигуру подтянутую и манеры самые подкупающие. В выходные, а иногда и в будни его можно было увидеть во дворе, где он в спортивном костюме отжимался от земли или подтягивался на единственном турнике, стоящем рядом с детской площадкой. Дядя Боря всегда был безукоризненно вежлив с соседками, которые дарили ему ответные улыбки, с удовольствием помогал ребятам накачать спущенное колесо велосипеда, порой угощал ребятню на площадке конфетами или другим – пусть недорогим, но для некоторых детей все же редким – лакомством.
Одна я не любила и избегала его угощений. Если я и брала подарок под давлением подруг, то старалась не касаться руки дяди Бори, но, выхватив конфету, поскорее отходила подальше, зажимая ненавистный леденец в потной ладошке, и потом тайком выбрасывала его или отдавала кому-нибудь другому.
