– Сеньора баронесса, вставайте скорее! – прерывающимся от всхлипываний голосом сказала она.
– Что случилось, Антония? – спросила сеньора Санторини. Антония еле-еле вымолвила:
– Сеньора, вам надо срочно уезжать! Я получила сведения от секретаря барона, вашего мужа… Его арестовали жандармы! И его консилере (советника), и всех подручных тоже! Не медлите, сеньора! – и добрая старуха заплакала в полный голос. Баронесса, бледная от потрясения, укладывала вещи с помощью камердинера. Маленькая Беатриче не до конца понимала, что произошло, но судя по выражениям лиц матери и прислуги, случилось нечто ужасное. Когда Антония одела свою юную госпожу, камердинер провел их к черному входу, где их уже ждала карета. Так Флавия Санторини вместе с дочерью и несколькими верными людьми оказалась на чужбине, в Венеции, где попросила убежища у дожа. У нее хватило средств, чтобы нанять дочке учителя, преподававшего ей музыку и языки. Но от прежнего титула и привилегий пришлось отказаться.
Когда Беатриче исполнилось семнадцать лет, мать выдала ее замуж за богатого виноторговца Фарнелли, который был старше девушки почти втрое, несмотря на то что дочь была взаимно влюблена в своего учителя и даже просила у матушки согласия на их брак. Через четыре года ненавистный муж благополучно ушел к праотцам (причина его смерти так и осталась невыясненной), и сеньора Фарнелли осталась полноправной владелицей особняка. Только двое бывших подручных барона, Мальдини и Франкони, продолжали называть ее баронессой. Но алого янтаря с Сицилии по-прежнему поступало много и, с разрешения дожа, Беатриче продолжила дело своего отца в Венеции – теперь поставка камня во многие страны Европы происходила при ее личном участии, она даже заимела надежных партнеров в Венгерском королевстве. Но в сердце ее с каждым годом сильнее кипела злоба на Великого Магистра. И вот теперь она замыслила черное дело…
10 мая, когда весна уже окончательно отвоевала свое право на трон и украсила свой венец нежным яблоневым цветом, посольский корабль «Тритон» уже стоял в гавани, готовый к отплытию.
– Друзья, мы вернемся, – говорил Йозеф Цорн горожанам, собравшимся на пристани, – когда пожелтеют колосья на полях и созреют яблоки. Не скрою, нас могут подстерегать в пути и бури, и схватки с врагами, но святой Мартин сохранит нас целыми и невредимыми!
– Лотхен, не грусти обо мне. Команда под началом надежного человека, а значит, я спокоен за себя и за товарищей, – говорил своей жене лоцман Герман Штайлер, плечистый великан с загорелым лицом.
Среди прочих горожан на пристани стояли и господин Вагнер с женой. Они так торопились сказать своему Густаву все, что следовало, как будто боялись что-то пропустить.
– Сынок, будь скромен. На приеме у русского государя пропускай вперед не только господина Цорна, но и переводчика, – напутствовал сына Вагнер.
– Не подвергай себя напрасному риску, мальчик мой, – вторила Маргарита, – но прислушивайся к велениям сердца, когда притесняют слабых и угрожают женской чести.
– Здесь ровно десять гульденов, – отец протянул Густаву кошель. – Пригодятся, чтобы обменять их на русские рубли.
Принимая скромный дар отца, Густав как-то непривычно для самого себя растрогался. Обычно немногословный отец и вечно суетливая мать сейчас произносили такие рацеи и смотрели на него такими ласковыми и немного печальными глазами, что ему стало как-то не по себе. Он обнял их, поцеловал руку матушки и прошел на корабль вслед за остальными членами команды. Йозеф оглядел их всех и выкрикнул долгожданные слова:
