Он едва успел сгруппироваться, когда парень слева взял его за шиворот и открыл дверь. От удара о землю из легких вышибло весь воздух. Некоторое время Дрейк лежал на влажном после дождя искусственном покрытии, разевая рот, как рыба, которую вынули из аквариума и швырнули на разделочный стол. Потом над головой послышался гул, и его обдало горячим ветром – аэромобиль опустился неподалеку. Гладкая черная дверь бесшумно поднялась, и показались длинные тонкие ноги в полупрозрачных шпильках. Придерживая руками рвущееся во все стороны платье, мотылек направилась к Дрейку, утопая каблуками в искусственном покрытии.
– Это благодарность, – прошелестела она, блеснув стразами на пушистых ресницах.
Дрейк взял у нее из рук туго набитый пластиковый пакетик. На это количество сверхчистого грэя можно было прожить пару месяцев – если, конечно, он сможет надежно залечь на дно, пока всё не уляжется.
– Уходи от него, – пробормотал он, пряча пакетик в карман. – При первой возможности.
Мотылек медленно покачала головой.
– Он всё равно не сможет тебя защитить, даже если захочет, – сказал Дрейк, с удивлением услышав собственную просительную интонацию. – Уходи.
В свете прожектора трепещущее под ветром платье было сияющим облаком, не скрывавшим ни единой косточки в хрупком, почти детском тельце.
– Не могу, – сказала она, беспомощно пожав плечами. – Он меня любит.
Мотылек повернулась и пошла к аэромобилю. Дрейк смотрел, как она вязнет на каждом шагу, до тех пор, пока от света прожекторов у него не заслезились глаза. Только тогда он осторожно вздохнул и отвернулся, чувствуя боль под ребрами.
– Результаты обследования всё еще обрабатываются, – ассистентка сочувственно улыбнулась, показав ровные белые зубы. – Вас пригласят, как только аналитический отдел пришлет свое заключение. Может быть, кофе?
Рыжая макушка Мии шевельнулась у него на плече, и Эштон едва заметно покачал головой, чтобы ее не потревожить. Ассистентка вернулась за стойку и скрылась за большим плоским экраном. Она подходила к ним с одной и той же сочувственной белозубой улыбкой каждые десять минут: по регламенту Центра Сновидений персонал не должен оставлять без присмотра клиентов, которые ждут результатов первичного обследования.
Когда Эштон добрался до Центра Сновидений, Мия уже ждала его в приемной.
Она была совершенно прозрачной – настолько, что цвет ее кожи сливался со стеной, и вся она казалась просто россыпью медных веснушек и несколькими мазками рыжей с зеленым краски, небрежно положенной прямо поверх штукатурки.
Глаза у нее были закрыты: ассистентка сказала, что при сильном головокружении так легче справиться с тошнотой. Вместо обычной офисной одежды на ней была легкая пижама того же нейтрального цвета, что и стены в приемной. Одежду делали специально для Центра Сновидений из особого материала, поглощавшего весь спектр аппаратного излучения в момент Переноса.
Он подошел и сел рядом. Мия, не открывая глаз, нащупала его плечо щекой и замерла, положив руки ему на колени. Даже сквозь одежду Эштон чувствовал жар ее щеки и ладоней – но не остального тела, как будто дурацкая пижама поглощала не только аппаратное излучение, но и саму Мию, ее тепло и дыхание.
– Качает, как на крыше, – со вздохом пробормотала она, и Эштон невольно улыбнулся.
Они приехали на озеро, как только Ави исполнился год и он перестал плакать в аэрокреслах. В прогнозе был сильный ветер и дождь, но это был единственный день перед длинными выходными, когда у Эштона почти не было пациентов. На выходные они должны были поехать к его родителям, и Мия сказала, что перед этим им надо надышаться свободой и радостью. Она так и сказала – «надышаться свободой и радостью», как будто они собирались провести длинные выходные в тюрьме, и Эштон впервые по-настоящему разозлился на нее – тем сильнее, что в глубине души был с нею совершенно согласен.
