Душой общества являлся кругленький редактор Девяткин. Оставив супругу Ангелину Григорьевну на попечение хозяйки дома, он колобком катался от гостя к гостю, целовал дамам ручки, подавал реплики. Наряду с Белозеровым он был героем вечера. Выяснилось, что опубликованное «Гатчинской мыслью» стихотворение об увядшей розе, которое Сергея изрядно позабавило, принадлежит перу журналиста. И теперь он пожинал плоды вдохновения.
Общество восприняло поэтический опус Михаила Даниловича весьма благосклонно. Веревкин сказал, что за такие стихи и Майкову было бы не стыдно, а Меняйло щедро сравнил творчество Девяткина с поэзией Фета, причем сравнение было не в пользу последнего. «Есть, есть у нас в Гатчине свои Тютчевы и Полонские», – вяло произнес доктор Терентьев, пожимая руку автору, радостно заалевшему пухлым личиком. Мадам Трефилова даже выразила готовность сочинить на стихи Девяткина романс и тут же, присев к роялю, взяла на пробу несколько аккордов. Сам собой родился дружно поддержанный тост за таланты, произрастающие на благодатной кружковской почве. И только меланхолический книготорговец Гатилов пил шампанское с таким видом, словно в бокал вместо вина ему плеснули раствор цианистого калия.
Мало-помалу гости разделились по интересам. Мужчины устроились у стола с припасами и принялись рассуждать о серьезном, к чему располагала сугубая близость царского дворца. Веревкин сообщил, что, по достоверным сведениям, государь ведет подвижнический, чуть ли не аскетический образ жизни. Из множества дворцовых апартаментов выбрал для себя и своей семьи лишь несколько небольших комнат, расположенных на антресолях. Встает ни свет ни заря, завтракает вареными яйцами и ржаным хлебом, после чего на весь день углубляется в работу. Развлечения и роскошь не жалует, балы и приемы стали редкостью, из-за чего большая любительница танцев императрица Мария Федоровна тоскует, хотя как верная жена воле супруга не противится.
Чиновник Трефилов подтвердил, что ровно так все и есть. Градоначальнику приходится время от времени бывать во дворце, и всякий раз он возвращается в присутствие, пораженный скромностью монаршего быта. «Какой пример для подражания! – взволнованно произнес Меняйло, прожевав кусок холодной говядины. – Вот так, забывая о себе, денно и нощно трудиться на благо государства, презреть веселье, положить все силы и жизнь свою на алтарь Отечества…» Он махнул рукой и утер невольную слезу. «В видах здоровья отсутствие излишеств – это хорошо, – кисло согласился доктор Терентьев. – Особенно если аскеза сопряжена с диетой…»
Женщины расселись у окна с видом на сад. Темы их беседы были проще и насущнее. Госпожа Веревкина возмущалась дороговизной городских рынков. «Да что же это такое! – мелодично вскрикивала она. – За курицу восемьдесят копеек просят. Золотая она, что ли? Поросенок битый – два рубля с полтиной отдай. А семга? Девяносто копеек фунт! Никаких денег не напасешься!» – «И не говорите, Лидия Прокофьевна, – поддержала Трефилова. – Вчера как зашла на рынок, так и обмерла вся. Статочное ли дело – фунт винограда сорок копеек, десяток лимонов – три рубля. Из Италии, говорят, везли. Да хоть из Бразилии! Чего цены ломить?»
Перешли на моды и в этой связи дружно осудили чересчур вольный наряд, который позволила себе на недавнем городском балу госпожа Мигалова. По общему мнению, декольте соперницы было слишком рискованным. «Она бы еще заголилась вся, прости господи», – взволнованно сказала редакторша Девяткина. «Было бы что заголять, – произнесла со смехом госпожа Меняйло, жеманно трепеща веером. – А то ведь кожа да кости…» Женщины обменялись понимающими змеиными взглядами.
