Настенька сидела в кругу дам, однако участия в общем разговоре не принимала. Сергей искоса поглядывал на девушку. Она была очаровательна. Скромное палевое платье очень шло ей, оттеняя темные волосы, заплетенные в косу. В хрупком лице ее было столько свежести и чистоты, что Сергею жгуче захотелось нарисовать девичий портрет. Лучистые карие глаза, изящный подбородок, слегка приоткрытые в задумчивой улыбке розовые губы, – о, как все это просилось на полотно!.. Гусар невольно вздохнул и вдруг заметил, что интерес к Настеньке проявляет не только он. Доктор Терентьев исподлобья и довольно пристально смотрел на девушку. Сергею сделалось неприятно. Мимолетно возникло желание взять доктора за лацканы визитки и хорошенько встряхнуть или даже вызвать на дуэль. Утешало, правда, что Настенька никакого особенного внимания на Арнольда Александровича не обращала. А вот Белозерова несколькими взглядами удостоила…
Вечер шел своим чередом. Фуршетный стол уже понес ощутимые потери, атмосфера в гостиной царила самая непринужденная, однако чувствовалось, что в воздухе висит некое ожидании. Ждали, естественно, месье Дюваля. Девяткин в подробностях рассказал, что утром уже побывал у ясновидца в номере, который тот снял в гостинице «Норд», взял интервью. Француз любезно подтвердил, что вечером, после выступления в клубе, на заседание кружка непременно пожалует.
Наконец, взглянув на часы-луковицу, Девяткин подошел к хозяйке и, что-то шепнув на ухо, удалился.
– Господа, Михаил Данилович пошел встречать месье Дюваля, – торжественно сообщила Авдотья Семеновна, грузно поднимаясь. – Должен подъехать с минуты на минуту.
Общество заволновалось. Дамы стали шушукаться, а мужчины принялись поправлять галстуки и одергивать сюртуки, хотя менее всего визит французского ясновидца можно было считать официальным.
Спустя четверть часа Девяткин церемонно ввел в гостиную двух людей. Один из них, плотный русоволосый человек, точно был Фалалеевым, русским импресарио знаменитого француза. Другой, стало быть, – долгожданным месье Дювалем.
Месье Дюваль, немолодой человек лет пятидесяти, по внешности был настоящий француз: худощавый, темноволосый, с внушительным горбатым носом, упиравшимся в подбритые, лихо закрученные усики. Черные глаза на узком морщинистом лице смотрели на окружающих спокойно, цепко и с большим достоинством. Судя по фраку и лакированным ботинкам, Дюваль приехал в салон прямо с выступления.
Авдотья Семеновна обратилась к нему с подготовленным приветствием на ужасном французском языке, спотыкаясь через слово.
– Не трудитесь, мадам, – вежливо сказал Дюваль по-русски, хотя и с заметным акцентом. – Я много выступаю в России, так что ваш язык мне хорошо знаком. А если все же чего-то не пойму, поможет Леонид.
– Запросто, – подтвердил Фалалеев, украдкой поглядывая на фуршетный стол.
Именитого гостя усадили на диван, вручили бокал с шампанским и спросили, не возражает ли он перекусить. Месье Дюваль не возражал, импресарио тоже. Подносы с тарелками Настенька поставила им прямо на колени, предварительно застеленные салфетками.
– У нас тут фуршет, без церемоний, – несколько смущенно пояснила Авдотья Семеновна.
– Это прекрасно, мадам, – успокоил Дюваль, изящно цепляя ломтик нежно-розовой семги. – Нет ничего утомительнее церемоний! Мне приходилось сидеть за столом вместе с некоторыми августейшими особами. Так я вас уверяю, что из-за требований этикета… как это по-русски… икра в горло не лезла.
