Диана кивнула. Дрожь пробежала по телу, заставив содрогнуться. Она не знала, что ожидает увидеть, но предчувствовала что-то особенное. Костлявая рука толкнула дверь, и перед глазами предстал целый мир. Диана словно видела одновременно каждый его фрагмент, каждую часть по отдельности, но все вместе. Здесь усатый мужчина в сером переднике нес огромный таз с тестом, девочка играла с кошкой клубком ниток, орава мальчишек била траву палками, худой подросток в широкой рубахе бросал в воду мелкие камушки, а в другом конце земли молодая пара стояла, обнявшись, возле деревянной лавки, дородная женщина в платке стирала белье в тазу, девушка с черной косой задумчиво сидела перед ткацким станком. При этом каждое их движение, каждое шевеление листочка на дереве, каждый плеск ручья – всё было перед глазами Дианы так, будто она стоит в одном шаге и наблюдает. Ее охватило такое волнение и восхищение одновременно, что дыхание прервалось.
– Как это возможно? – с шумным вдохом спросила Ди.
– Я не сомневалась, что тебе понравится, – гордо ответила Смерть. – Была проделана большая работа. Теперь ты понимаешь, почему меня так раздражает, что ты рушишь мои труды!
С усилием оторвавшись от невероятного зрелища, Диана устремила горящие глаза на Смерть.
– Объясни! Я хочу знать, как твой мир работает.
Рядом вновь возникли кресла с высокими спинками. Смерть жестом пригласила присесть.
– Видишь ли, тебе не понять. Пока еще. До тех пор, пока ты не займешь мой пост всецело, тебе будет недоступно это знание.
Диана досадливо поморщилась, но тут же переключила внимание:
– Но что они все делают? Просто живут?
– А чего ты ожидала? Конечно, просто живут. Занимаются теми же делами, что и при жизни. Ты могла обратить внимание, что это старая эпоха. Они жили в ней когда-то и остались в ней же. Так меньше потрясений.
– Тогда чем их жизнь отличается от земной? – недоумевала Диана. – В чем смысл?
– В моем мире нет боли. Никто не скорбит, не печалится, никто не стремится причинить зло другим. Можно оставить самое ценное посреди людной площади, и никому не придет в голову поживиться чужим. Больные исцеляются, одинокие обретают покой.
– А если человек жил болью? Скажем, был маньяком?
– Такие мне не нужны, – презрительно фыркнула Смерть. – Я их забираю, конечно, ведь окончание жизни приходит неминуемо. Если в душе остается что-то светлое, исцеляю ее и даю шанс существовать в моем, более совершенном и прекрасном, мире. Но бывают и загубленные души, которые уже не спасти. Такие я держу отдельно. Их бывшие обладатели становятся Тенями и проводят много веков в страданиях, проживая боль, которую причинили другим, снова и снова. И вечность их проходит вон в том хвойном лесу. – Она показала рукой на широкую темно-зеленую полосу. – Этот лес един для всех времен. В нем объединяется пространство любой эпохи. Что-то вроде единого перехода между мирами.
– А как люди понимают, что умерли?
– Они и не понимают. Видишь ли, я сделала так, что даже простые логические цепочки недоступны человеку. Разве что рутинные. Конечно, они догадаются, что если идет дождь, то нет смысла вывешивать белье сушиться. Но не более того. В противном случае это приводило бы к боли. Поэтому они живут как бы автоматически, – Смерть говорила с улыбкой, превосходством, разъясняя самые простые вещи, и, очевидно, ужасно гордилась собой. – Видишь ли, они живут так, как привыкли, делают, что привыкли, испытывают эмоции, как привыкли.
