– Что такое, Молан?
– Дайте мне пару минут.
– Клаустрофобия? Что папа в детстве запирал в темной комнате, если ты не слушался?
Своей невинной шуткой он попал в самую точку. Это было всего раз. Отец запер меня в кладовой. Я просидел там около суток, прежде, чем он вспомнил обо мне и открыл дверь. Кажется, с того момента все пошло не так; и с комнатами, и с отцом…
– И часто у тебя приступы?
– Нет. Уже все нормально.
– Видимо, вы действительно в хороших отношениях с начальником тюрьмы, раз нас так спокойно пропустили.
– Еще бы, особенно учитывая, что я это он.
– Могли бы сразу сказать, а не разыгрывать эту комедию.
– Должность временная, поэтому я предпочитаю лишний раз не говорить о ней, тем более при первом знакомстве. Прошлый начальник тюрьмы лежит в больнице. Врачи говорят, он идет на поправку и, может, на следующей неделе получит разрешение на выписку. Однако, председатель не считает нужным торопиться с его возвращение к работе. И кто знает, сколько мне придется здесь проторчать? Мне не нравится это место, не потому, что здесь сидят убойщики, а потому что Уолш сделал из тюрьмы камеру пыток. Слышишь эти крики? Надзиратели сказали мне, что кричат обычно новички. Бывалые же сидельцы привыкли к боли, стали от нее зависимы. Они впадают в панику, когда не получают свою порцию наказания. Я не в силах это исправить. По определению я не должен сочувствовать этим людям. Многие из них совершали ужасные вещи, и даже те, кто сидит за дезертирство, имеют богатый послужной список. Но в праве ли я осуждать их? Они такие, потому что мы сделали из них то, чем они стали. Ни люди, ни звери.
– И Фай хочет это исправить?
– Что?
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно все это время говорил с кем-то посторонним, но не со мной. Но уже в следующую секунду Корн вновь стал тем самым стариком с извечной улыбкой на губах.
– Спросишь у него сам. Я за других не отвечаю.
Мы шли по коридорам достаточно долго, чтобы даже у меня заныли ноги. В какой-то момент мы остановились, Корн окликнул надзирателя, сидящего за столом, прямо напротив коридора и велел провести к нему в кабинет заключенного номер 3245.
– Но сэр, это не по уставу. Общение с заключенными допустимо только по необходимости и с соответствующими лицами.
– А разве начальник тюрьмы не соответствующее лицо? Этот парень располагает важной информацией и прежде, чем «Зачистка» решит его окончательную судьбу, нам бы не мешало выяснить, что он знает о человеке, из-за которого Уолш находится в больнице.
– Я понимаю, сэр, но…
– Ваше недоверие вполне оправдано. Этот молодой человек представитель «Зачистки». Вот его документы, на проходной я уже показывал их.
Он вытащил из кармана карточку, и здесь я едва сдержался, чтобы не спросить : « Какого черта?». Надзиратель внимательно осмотрел карточку, связался с охраной и, получив подтверждение, вручил мне мои документы, но извиняться не стал. Кажется, моя принадлежность к «Зачистке» разозлила его куда больше, чем, если бы я оказался очередным подрывником, пробравшимся в тюрьму. Как только он ушел, Корн выхватил у меня из рук карточку прежде, чем я успел рассмотреть ее.
– Все вопросы после разговора с мальчишкой, пригрозил он, усаживаясь на стул.
Пока надзирателя не было, я смог осмотреться. На первый взгляд в кабинете не было ничего не обычного, пока я случайно не наткнулся на отметины на боковой стене. Они располагались чуть ниже потолка и по форме напоминали царапины, словно кто-то или что-то провело по краске черту. Такие же следы, но уже более глубокие были на полу и дальней стене.
