– Я собрал летом руководителей крестьянско-фермерских хозяйств. Предложил построить сообща цех по глубокой заморозке овощей. Проект на шесть миллионов. Выгода очевидная. Скинуться надо было по триста тысяч рублей. Деньги такие у людей есть, но разошлись после собрания дагестанцы, чеченцы, русские с привычным: «Мы подумаем…» Не поверили. Хотя меня уважают. Не поверили государству, вдруг повысит оплату до десяти рублей за киловатт, или налог новый введет.
В итоге к октябрю только пятеро из двадцати с прибылью. Остальные едва сводят дебет с кредитом. Но, выходцам с Закавказья, а их здесь половина, – проще. Станет невмоготу, соберутся и уедут. А мне с братьями или соседу моему Сидорчуку, который в этом году на зерне не окупил солярку, куда ехать? В город. Нищету плодить, в сторожа подаваться. А там у вас тоже борьба за власть. Бюджет делят, а дороги в дырах, заводы в разрухе…
Рубасу хотелось ободрить Александра Басовина. Но в голове крутилось лишь знаменитое: «кому вольготно весело живется на Руси?..»
Приятель Вася, узнав о командировке в район, попросил заехать к родственникам в Деминское. Рубас гостил здесь по молодости, слушал стихи и песни горластого приятеля, пил жженку из трехлитровой банки. А вечером пошел «девок пощупать», как говорил Вася, в огромный Дворец Культуры знаменитого на всю область колхоза. В колхозе царствовал Васин дальний родственник Гвоздков, дважды Герой социалистического труда, во что при близком знакомстве трудно было поверить, так он оказался прост и незатейлив в разговоре.
Еще труднее в тот год было поверить в надвигающееся бедствие, похожее на прибрежный тайфун, который сносит крыши домов, ломает деревья… И только фотограф Житнов, приехавший с ним на пару, что-то вдруг угадал и сделал снимок Гвоздкова в скверике на скамейке. Снимок необычный. Тень от березового листика упала на лысую голову председателя, делая его похожим на плешивого Генсека с дьявольской отметиной на челе, что они тогда не понимали. Смеялись. А танки уже грохотали по булыжной мостовой и новый пьяный скоморох выбрасывал свои култяпую лапу над страной.
Деминский поразил Рубаса с первого взгляда. Поразил изможденный фасад Дома культуры. У спортивного зала оконные проемы забиты досками. Рядом, в зарослях древесной дурнины, вишняка, терна – памятник герою-хлеборобу. На улице имени Гвоздкова развалины двухэтажного здания, где когда-то был кабинет знатного хлебороба. А вместо площади, где школьники по утрам проводили торжественные линейки, поднимали в небо флаг, грязный пустырь и остатки могучего постамента.
«Кому и неважно теперь, – подумал Рубас. Важно, что к бывшему колхозу-миллионеру, трудно подъехать. Асфальт разбит, двадцать километров бесконечных колдобин». Постоял возле заросшей камышом речки Паника. Вспомнил, как радостно, с азартом читал стишок о ней приятель Василий: «Через палых листьев плесы, Сквозь прозрачный сирый вечер Я пришел проститься, осень, До грядущей доброй встречи».
В магазине продавщица пояснила грубовато: «Жесть! Работы никакой. А уехал хозяин на заработки в Москву, считай пропал… Через одну живут вдова не вдова, а так не знамо что».
Взял курс на Красноселец строго по Атласу, где обозначен грейдер. Но грейдера нет. Есть паутина грунтовок – выбирай любую. Знаменитый быковский арбуз, выросший обильно, лежит грядами в полях. Лежит огромными буртами перец – почти даром, пять рублей за кило. Но и даром не нужен. Покупатель хавает глянцевый и красивый китайский, голландский. Лежит все неубранное. Потому что арбуза навалом в Воронежской, Саратовской областях, а дальнобойщикам наплевать – сорт Холодок, Крымская роза или американский гибрид. Солярка на вес доллара. Крюк в пятьсот верст им против шерсти. Берут, где ближе.
