Поздно вечером, прижавшись к Аните, вдруг решил, что надо ехать домой. В Царевск… И там брать власть в свои руки.
Глава 5. Заволжье.
Осенняя блекло-охристая степь на сотни верст перемежаемая корявыми сухостойными лесопосадками, за которыми давно никто и никак не ухаживает. Новоникольское, Луговая Пролейка, Горный Балыклей – названия сел, словно песня. Но главной песней была Волга с обильным рыбным промыслом, была богара знаменитая арбузами, дынями, овощами на поливных плантациях… Теперь везде и всюду звучало слово – «было».
Рубас свернул с трасы, заехал в Никольское, хотел разжиться вяленой рыбой. На рынке торговали копченой камбалой, мойвой. Поговорил с женщиной, скучающей у раздвижного лотка–прилавка.
– Милый, какие лещи! Рыбзавод давно не работает, теперь вяленые окуньки в радость, последний вид промысловой волжской рыбы. В самой Волге давно не купаемся.
– А что ж так?
– Так с июля зеленые водоросли панцирем покрываю воду и берег. Купаются все в бараках-затонах, заросших камышом.
В Атласе, выпущенном Управлением автомобильного транспорта в шикарном твердом переплете за большие миллионы бюджетных рублей, значился асфальт от Верхнего Балыклея на Степное. Рубас проехал немного по разбитой грунтовке и повернул обратно. У поворота сельский житель лет пятидесяти торговал арбузами. Рубас раскрыл Атлас, показал ему желтую линию дороги. Бахчевод поводил пальцем по странице, вглядываясь в текст, выговорил удивленно: «Да не в кой век не клали здесь асфальт. Ехай через Катричев, иначе убьешь машину».
Волжские села на одно лицо. На въезде полуразрушенные остовы ферм, корпусов МТС. Свернул в село Дубовское.
Главу администрации, в просторечье – Степаныча – нашел на центральной площади, когда-то знатного колхоза «Красное Знамя». «Слава богу, у нас уцелел сельский Дом культуры, – говорил он, как о большом достижении. – С той давней поры сохранился памятник погибшим воинам, тополевая аллея по всему периметру».
– А сельхозпроизводство?
– Какое к чертям производство! – ответил Степаныч и глянул, как на придурка, от чего Рубасу стало неуютно. Затем он наклонился, поднял из под ног тополевую рядовку – одну, следом другую. Порадовался. – Производство! В селе на сходе решили водопровод отключить, – пояснил Степаныч. – Энергетики выставили такой счет, что мама не горюй…
– А как же фермеры? Губернатор всюду трезвонит о помощи селу, кредитах…
– Правильно, под эти кредиты у фермеров москвичи скупают все на корню. По бросовой цене. Ты, Николай не слыхал о коммерсанте Назарове? Он с помощью вице-губернатора получает кредиты по сто, двести миллионов на развитие сельхоз предприятий и распоряжается. Так это же бандит, вывернулся из-под расстрельной статьи.
– Да будет тебе наговаривать…
– Это я наговариваю! Ты заедь в Елань, там у меня свояк в райотделе командует, он тебе про Назарова выложит, если захочет… Ток не для газеты. А то и его тут же сомнут. Ты еще про товарный кредит с народом поговори. Соляру весной дают по сорок, а зерно отдай под договор по пять рублей за килограмм. А будет урожай или выгорит все, их не касается.
Рубас выхватил из рук Степаныча коричневую рядовку, втянул носом запах прелых листьев, запах гриба. Улыбнулся, сказал весело:
– Нагнал жути, Степаныч, аж мурашки по коже.
– Ладно, езжай, может, где и найдешь сельский рай.
Если бы не линии электропередачи, то картина из 19 века: в луже посреди улицы купаются утки и гуси. Мычит одинокий теленок. Покосившиеся заборы, брошенные через два на третий подворья. Камышовые крыши в редкость, но встречаются и они. «Страной правят энергетики, банкиры, чиновники. Плевать они хотели на нищету российских подданных создающих прибавочную стоимость», – записал торопливо в блокноте.
