Корпусу генерал-лейтенанта Раевского приказано тотчас идти поспешнее к генерал-майору Неверовскому в подкрепление. 2-я армия немедленно пошла к Смоленску, вслед за нею отправилась и 1-я армия. Атаману Платову велено, собрав партии, отойти к селению Приказ-Выдра и там расположиться… В Смоленске было величайшее смятение. Губернатор барон Аш уехал первый, не сделав ни о чем распоряжения, не дав никаких подчиненным наставлений. Все побежало! Исчезли власти, не стало порядка!
Возвращаясь от селения Гаврики, склонил я флигель-адъютанта полковника Кикина вступить в должность дежурного генерала, которую оставил он за болезнью, не принимал за упрямством. Особенная сродная ему наклонность к порядку, необыкновенная деятельность и знание нового порядка дел, при введении коего он находился и сам способствовал образованию дежурства армии, заставили меня искать его, а паче сближение его со мною, когда ни я не привлекателен, ни он не привязчив, давало мне подозрение, что он собственно для меня в том не откажет. Помню даже, что раз упрекал ему равнодушием к беспорядкам, нечувствительностью к общей пользе. Я ничем не тронул его; сыскал его дружбу, и он согласился!
…Ты, преупрямейшее существо, Кикин, которого впоследствии любил я, как брата, которого почитаю честность правил и прекрасное свойство души, поздно начал ты смеяться над моим обращением, поздно странными нашел употребляемые мною в обхождении способы, столько по наружности одинаковые, столько разнообразные по действию. Они и над тобой самим имели действие. Ты не приметил, что впечатление их зависит от различного образа чувств, и если можно мне доказать, что и ты, и Ставраков одинаково понимаете вещи, то соглашусь я, что любезный друг, старый товарищ и почтенный сослуживец одинаково всеми принимаемы и одинаковую цену в чувствах каждого имеют. Чем сблизил я тебя с собою? Обыкновенным умом не привлекают! Конечно, не очаровал приятностью: взгляни мне в рожу, или после собственной твоей кажусь я еще хорошим? И так успел я моим обращением, обыкновенными моими средствами, и Кикин мне брат, а Ставраков сослуживец!
Прощай, Ставраков, любезный сослуживец, несчастный дежурный генерал, комендант несравненный! Уже не входишь ты ко мне с представлениями и не требуешь разрешения, накладывать ли на подводы тех раненых, кои идти не могут? Уже не вижу тебя углубленного в размышление, сколько наряжать людей на похороны умирающим чиновникам, и в сомнении бегущего ко мне за разрешением. Прощай, но прими благодарение мое за упражнение деятельности моей, за удержание меня в трудах беспрерывных. Ты прервал связь мою с леностью, ты утвердил в неутомимости, и благодаря тебе я и твою отправлял должность! О леность, всегда мною чтимая! Прими меня возвращающегося к тебе, клянусь вечным постоянством. Распростри нежные твои объятия, и я почию в них сном праздности. Ксенофонт! Неси соломы, стели роскошную постелю. Адъютанты! Кикин, дежурный генерал, добра ночь!
4 июля весь день генерал-лейтенант Раевский дрался один с своим корпусом и 27-й дивизией. 2-я армия прибыла поздно в вечеру, 1-я армия ночью. Он не только не впустил неприятеля в город, но, заняв предместья, и оными овладеть не допустил…
5-го числа сражение продолжалось с жестокостью, урон наш был чувствителен, но стены, нас ограждавшие, укрывая от действия артиллерии, сделали его ничтожным в сравнении с потерею неприятеля, которая была ужасна. В сем случае Наполеон не пощадил поляков, и они, рабственно прихотям его служащие, понесли на себе всю почти потерю. За час до вечера неприятель приблизился весьма к стене, а стрелки наши должны были войти в город. Часть предместия, лежавшая по Днепру с левой стороны, была во власти его, мост осыпаем был ядрами приблизившихся его батарей, город во многих местах объят пламенем…
