– Скучный ты сегодня, товарищ Пан… э-э-э-э… товарищ Москвин.
– Значит, – не стал спорить Леонид.
Петров, подумав, приоткрыл ящик. На стол упала бумажка о трех лиловых печатях.
– Значит… Ну тогда распишись – за секретность и неразглашение.
Вслед за бумажкой на столе появилась папка, не слишком толстая, но тоже с печатью, правда, всего одной, поверх белой наклейки.
– Читай. Торопить не стану, но учти, больше этих бумаг ты не увидишь, так что пользуйся возможностью. А я пока еще кофе заварю… Уже сообразил, чего это?
Леонид, открыв папку, пробежался взглядом по первым строчкам.
– Решение коллегии Госполитуправления при НКВД РСФСР по результатам операции «Фартовый»… Мне бы это перед расстрелом увидеть!
Петров хихикнул, но комментировать не стал.
Читать пришлось долго, сначала один раз, после и второй, от «шапки» с грозными грифами на первой странице до столь же грозных подписей под последней строчкой. От абзаца к абзацу, словно от одной питерской подворотни до следующей. Маузер «номер два» зажат в потной ладони, чужие пули жужжат над самым ухом, рикошетят от кирпичных стен, а впереди нет ничего, кроме страшной пропасти, виденной в кошмарных снах. «Тогу богу» – «пусто-пустынно», ни дна ни покрышки.
…Эх, яблочко, да все мерещится, а Фартового башка в спирте плещется!..
Безотказный Петров подливал кофе. Третью чашку Леонид допить не смог. Слишком горько.
– Признать крупной политической ошибкой… – наконец вздохнул он, откладывая папку в сторону. – Не удивили, это я и раньше знал, можно было и не расписываться! Хорошо хоть семье Варшулевича пенсию назначили, у него детей двое.
Встал, поискал глазами портфель, к двери повернулся.
– Да погоди ты, значит! – Петров был уже рядом, преграждая путь. – Ты чего, товарищ Москвин, читаешь плохо? Главное! Главное в чем? А в том, что… Как там это, значит? Непосредственных исполнителей признать, это самое, свободными от ответственности и восстановить в прежних должностях! Тебе же полная амнистия выходит!..
– …И орден матери комиссара Гаврикова отдадут, – не стал спорить Леонид. – А по чьей вине все покатилось? Этих самых «непосредственных»? Кто результаты требовал, запрещал операцию сворачивать? Кто ребят под пули подставил? Не отвечай, Петров, я и без тебя ответы знаю.
– А мы тебя сюда пригласили не для того, чтобы на вопросы, значит, отвечать, товарищ Москвин!
Петров стер ненужную улыбочка с лица, блеснул окулярами.
– Не ценишь ты, вижу, человеческий подход. А зря! Думаешь, твои новые дружки в ЦК тебя бы защитили? Да за один побег знаешь что полагается? А у тебя побегов два, и между прочим, с трупами. Ты чего, Блюмкиным себя вообразил? Так и до Блюмкина доберемся, приговор ему никто, значит, не отменял, как и тебе, кстати…
– Отставить!
…Как открылась дверь, никто не услышал. Не иначе, петли правильно смазали.
Петров замер, как и был, с открытым ртом, затем начал медленно пятиться. Тот, кто стоял на пороге, еле заметно скривился.
– Так и знал, что нормально поговорить не сможете. Талант у вас, товарищ Петров!
Темно-синяя гимнастерка, белый металл в петлицах, ромбы на рукаве, широкие галифе, мягкий блеск дорогих яловых сапог.
– Идите, Петров, охладитесь слегка.
Любитель кофе согласно кивнул, заскользил по-над стеночкой. Мягко и неслышно закрылась дверь.
– Я отвечу на ваш вопрос, товарищ Москвин. Садитесь!
…Худой, уши слегка оттопырены, нос длинный, нижняя губа самая обычная, верхняя очень тонкая. Мягкая южная речь.
