– Все верно. – Она одобрительно коснулась своими невесомыми пальцами его затылка, и от этого прикосновения Гензеля отчего-то пробрало словно электрическим разрядом. – Если двое людей с грязными ладонями пожмут друг другу руки, никогда нельзя сказать, на ком из них после этого грязи останется больше. Уверенным можно быть только в том, что хоть сколько-нибудь да останется. В городе, где много генетических пороков, вырождений и мутаций, грязь останется навсегда. Кому-то может повезти, его фенотип окажется относительно чистым, он переймет из родительских генов больше чистого, чем порочного. Но это везение, и нечастое. Как правило, наследуют и хорошее, и дурное. Но с каждым последующим поколением дурного становится больше. Плод любви двух квартеронов со значительной долей вероятности может тоже быть квартероном. Но вот у двух мулов, окажись они репродуктивны, шанс разродиться квартероном не больше, чем у искры – зажечь море. Кем были ваши родители?
Этого неудобного вопроса Гензель ожидал, поэтому особо не смутился.
– Отец – тоже квартерон, – сказал он, помедлив лишь самую малость. – Только у него двадцать четыре процента. С рождения одной ноги нет. А мать была окторонкой, она умерла много лет назад.
– Значит, живете с мачехой? – уточнила геноведьма. – А она какой крови?
Гензель непонимающе уставился на нее, но геноведьма, кажется, не шутила и не смеялась над ним. Напротив, ее глаза были холодны и внимательны.
– Никакой, – буркнул он. – Какая же кровь у Мачехи? Отродясь у нее крови не было.
– Мачеха – не человек, – тихо пояснила Гретель своим мелодичным голоском. – У нее нет генома.
Геноведьма озадаченно приподняла красивую изогнутую бровь:
– Как так может быть?
– Да так и может. Она правит Шлараффенландом уже много лет, но никто ее не видел, потому что у нее нет тела. Но у нее есть динамики, камеры, слуги и всякое прочее. Мачеха всех видит, но тела у нее нет. Ну, человеческого…
– Не человек? – настороженно спросила геноведьма, – И при этом правит целым городом? Но кто же она? Цверг? Альв? Вулвер, быть может?
Гензель помотал головой. Удивительно было, что геноведьма не знает самых простых вещей из жизни Шлараффенланда. С другой стороны, это и понятно – чай, нечасто будешь слышать новости, если живешь в ложбине посреди Железного леса, где путники появляются реже, чем солнечные лучи в подвале.
– Не то, не то и не то. У нее механическая душа.
Геноведьма уставилась на него в упор, и от близости ее глаз Гензелю сделалось сперва тепло, а потом – вдруг до неуютности холодно. Ох, нехорошо в такие глаза заглядывать! Не такие прозрачные, как у Гретель, но по-своему чистые, даже как будто блестящие – ну точно герметичные крышечки стеклянных контейнеров с неизвестным, но очень едким веществом. А что в этих контейнерах плещется – одному Человечеству ведомо…
– Вашим городом управляет машина? Никогда прежде не слышала о таком.
Гензель смущенно почесал пятерней в затылке. Судя по всему, рассказ окажется дольше, чем ему того хотелось бы. Пожалуй, придется все рассказывать с самого начала!..
– Когда-то давным-давно Шлараффенландом правил граф. Говорят, он был чистым человеком по крови, ни даже сотой доли процента скверны. Вот так-то. Только наследников он не оставил. Болтают, что не мог он зачать ребенка, потому что мутант был, но на то человеку язык и дан, чтобы болтать им когда ни попадя… Умер он, значит, а наследника у трона нет. Тогда-то все и началось. Сеньоры пошли войной друг на друга и воевали лет, может, сто, а то и все двести. Бились, значит, за шлараффенландскую корону и гибли, говорят, стаями, как вороны на зараженном поле. Травили друг друга газами, стрелялись, даже армии мехосов нанимали.
