Гензель вновь почувствовал себя ужасно неуютно. Не на своем месте. Точно косточка, затерявшаяся в огромном желудке. Может, ему померещилось, но взгляд геноведьмы, устремленный на него, был не просто холодным. Он был… каким-то оценивающим. Так на рынке придирчивые хозяйки глядят на разложенный товар, машинально прикидывая в уме, какую часть пустить на прокорм подмастерьев и слуг, какую подать на стол, а какую выкинуть в канаву. И в который раз вспомнились все истории про геноведьм – паршивые, надо признаться, истории…
– Значит, вы бежали, – подвела она итог. – И были настолько глупыми зверятами, что бежали прямо в Железный лес.
– Отец завел, – сказал Гензель хмуро. – Мол, на охоту пошли… В первый раз мы домой из лесу вернулись. Гретель катышками запаслась, они путь и указали.
– Катышками? Какими катышками?
– Да мелкими такими… Сестрица, покажи.
Гретель запустила руку в карман платья. Тоже без особой охоты, как заметил Гензель. Катышки, которые она положила на столешницу, оказались едва живы, и, чтобы заметить это, не требовалось быть геномастером. Они сморщились, посерели и едва заметно для глаза подергивались. Судя по всему, в их крошечных телах была заключена лишь малая крупица жизни, и теперь, спустя несколько дней после сотворения, они были на пороге смерти.
Гензель даже испытал подобие жалости к этим уродливым бесформенным комочкам протоплазмы. Они были рождены с одной лишь простой целью и слепо стремились к ее выполнению, не понимая ни ценности ее, ни смысла. Они были порождением жизни, а всякая жизнь, как известно, слепа, глупа и упорна.
«Может, мы их ближайшие родственники, – подумал Гензель с мысленной усмешкой, которая мало чем отличалась от его жуткой обычной усмешки. – Может, и человечество – невесть кем сотворенные комочки жизни, которые брошены кем-то в землю и, сами того не зная, выполняют какое-то задание?»
Но мысль эта показалась никчемной, пустой. Насколько было известно Гензелю, человечество не выполняло никаких заданий, лишь размножалось, уродуя каждое последующее поколение сонмом генетических отклонений, проклятий и хворей.
Геноведьма катышками неожиданно заинтересовалась. Добрую минуту разглядывала их своими красивыми, хоть и холодными глазами, даже тыкала аккуратно ногтем.
– Хорошая работа, – наконец произнесла она одобрительно. – Очень даже. Многоклеточный организм с развитым функционалом и сформированными генетическими цепочками. Не без огрехов, но все же… Сколько они живут?
– Неделю, – покорно сказала Гретель. – В тепле побольше, на холодке поменьше…
– Никаких органов чувств? Никакой центральной нервной системы?
– Угу. Они только светятся по ночам.
Геноведьма взяла один катышек и медленно раздавила его большим и указательным пальцами. Тонкий мешочек лопнул, высвобождая слизистые внутренности, желеобразные и бледно-желтые. Геноведьма покосилась на его потроха и небрежно вытерла перепачканную руку о скамью. От этого жеста Гензеля передернуло.
– Я бы сказала, что подобной работой мог бы похвастаться подмастерье геномастера году на третьем обучения. Даже в такой малости заключено множество сложных генетических аспектов. Но десятилетняя девочка… Ты подаешь надежды, кроха.
Несмотря на благожелательный голос, Гензель вдруг исполнился нехороших мыслей. Похвала, обращенная к сестре, отчего-то показалась зловещей, пугающей. Захотелось побыстрее вскочить из-за стола, взять Гретель за тонкую руку и откланяться.
