Гербарий - страница 11

Маршрутка. Старый белый «пазик». Сидячие места заняты, как всегда. И здесь главное – вскочив по ступенькам, не замешкаться и уцепиться за поручень. Милке нравится только один – горизонтальный, тот, что сзади, посередине. Тут не будет скопления чужих назойливых рук, твёрдых, как эти самые поручни, рук, вызывающих почти панику, страх, желание выбраться поскорее, удрать куда-нибудь в темноту и свернуться калачиком. Тут можно удобно устроиться, зажав рюкзак между собой и стеклом, чувствуя давление лишь чужих безопасных спин, и спокойно читать всю дорогу, изредка поднимая глаза.

Эта дорога знакома до мелочей: вот коварная яма, которую объезжает водитель, матюгаясь на весь салон, перекрикивая натужный и странный с утра шансон в магнитоле, вот расколотая шпала под трамвайными рельсами, что тянутся вдоль шоссе… Она ездит здесь уже третий год. Сначала были подготовительные курсы, теперь – учёба. На площади перед мостом Милка закрывает книгу. Тягучий Сафарли не читается больше. Всё, ушло настроение. Здесь, за мутными окнами – не чужое море, здесь она, такая родная, знакомая почти до капельки река. Стального цвета полотно, на котором едва заметны струйки течения. Эта громада магнитом держит взгляд, засасывает… Не оторваться от бетонных набережных, от дымки, что клубится под опорами следующего, чётко видимого моста.

Дальше – подъём в гору. Полчаса, не меньше. Сразу становится душно. Медленной вереницей по одной полосе, словно хронически усталые верблюды, ползут машины. Вместе с этим караваном Милка поднимается над городом, над дышащими трубами заводов, над привычным ежедневным смогом. Она помнит другие горы, другое небо. Растерянные, почти голые деревья на правом высоком берегу реки стоят по колено в тумане, а она видит, как эти пологие склоны вырастают, становясь суровыми, утыкаясь, словно копьями, пирамидами лиственниц…

Милка доедет до своей остановки, выскочит на воздух, пару минут потеряет, чтобы сфоткать рябину возле ворот, и побежит к учебному корпусу. Её никак нельзя назвать несчастливой. Кроме расплывчатой тоски по отцу у неё есть многое – умение видеть цель, любимое дело, нормальная семья, крыша над головой.

Лист второй. Начало. Венерина мухоловка (лат.

Dionaea muscipula)

– …Вот зараза! Двадцать первый век на дворе! Неужто нельзя мебель нормальную для аудиторий купить? Опять колготки вдребезги!

Милка улыбается:

– Ага. Мебель. И каждому по айфону. Ты бы лучше в джинсах ходила.

– У нас – универ! Какие джинсы? – Олеся гневно встряхивает пружинками кудрей.

Пять минут до начала пары. Ведущий вуз города. Биофак.

– Милка, будь другом, сфоткай лабу, мы не успели.

– Мил, а скинь задачки по органике.

– Миииила! – это с задних рядов. – Лекции забери, я отксерила. Спасибо!

– В карман не положишь, на хлеб не намажешь спасибо это ваше. Милка, ты чокнутая, ей-богу. Я бы с них со всех, – Олеся презрительно машет головой, – бабки бы брала.

– Бабки… Не ворчи. Сама как старая бабка – бу-бу-бу…

Огромные окна, от самого пола и почти до потолка. Ноябрь, а солнце слепит. За окнами – голые чёрные липы, за ними – проспект, с самого раннего утра наливающийся шумом. Потоковая аудитория. Проектор на каких-то хлипких струнках-проводах, огромная, во всю стену, доска и такая же длинная, только белая, крашеная, кафедра. Олеся морщит нос: «Убожество!», а Милке нравится, ей всё здесь говорит о том, что эти стены надёжны, незыблемы, как те знания, которые день за днём упорно вбиваются в их бестолковые головы.